Отказать Михаилу Ходорковскому в условнодосрочном освобождении постановил Ингодинский суд города Читы. Основание? Ходорковский не научился в колонии шить на швейной машинке, имеет одно непогашенное взыскание и не имеет поощрений. Сам Ходорковский в ответ сказал журналистам, что судебная система реформируется не быстро
Накануне суда возле здания Читинского драмтеатра прошел в поддержку Ходорковского небольшой пикет. Пикетчицы, две молодые девушки, установили на ступенях театра столик и собирали подписи за условнодосрочное освобождение осужденного. В качестве листовок они распространяли интервью адвоката Юрия Шмидта, которое тот дал журналу The New Times.1 Рядом красовался стенд, где представлены были аргументы за УДО: вопервых, листок, на котором написано было, что отобранная у Ходорковского компания ЮКОС стоила значительно дороже всех денег, которые Ходорковский должен был возместить кому бы то ни было, включая государство, во-вторых, фотографии, представлявшие Ходорковского хорошим человеком. На этих фотографиях осужденный изображен был с женой, с детьми, с пожилыми родителями, с бывшим Генсеком ООН Кофи Аннаном и с владельцем компании «Майкрософт» Биллом Гейтсом. Фамилия Гейтс под фотографией написана была через «ц» — Гейц.
День первый
В четверг, 21 августа, в 10 утра возле здания Ингодинского суда собралась толпа журналистов, человек пятьдесят, с одиннадцатью телекамерами. Секретарь суда обещала, что перед началом заседания журналистам позволено будет задать несколько вопросов Ходорковскому, но ничего такого позволено не было. Сопровождаемые окриками приставов, журналисты набились в небольшой зал суда, где в углу, в железной клетке, окруженной конвоем, стоял уже Ходорковский. Он выискивал взглядом знакомых в толпе, улыбался им и кивал.
Судья Халилеев вошел в зал приблизительно с получасовым опозданием, предложил всем садиться, объявил, что рассматривается ходатайство осужденного Ходорковского об условно-досрочном освобождении, и спросил, нет ли у адвокатов и прокурора какихнибудь ходатайств. Адвокаты ходатайствовали о разрешении видеосъемки, и судья разрешил журналистам снимать семь минут. Прокурор же проявил благородство: заявил, что мог бы ходатайствовать о рассмотрении двух новых взысканий, полученных Ходорковским буквально накануне, но говорить об этих взысканиях не станет, поскольку прокуратура еще не проверяла их правомочность.
Потом выступал Ходорковский: «Ваша честь, — сказал он, опираясь о прутья своей клетки, — я выступаю с ходатайством об условно-досрочном освобождении, потому что положительное решение было бы справедливым, полезным для общества, для моей семьи и для меня лично…»
Он ненадолго задумался. Ему явно хотелось рассказать о тех взысканиях, что он получил накануне. Хотелось искать у судьи защиты. Но он был сдержан и ироничен: «Ваша честь, меня сейчас привезли из карцера. В пятницу ко мне зашел начальник тюрьмы и наложил на меня два новых взыскания. Первое — за то, что я якобы отказался сообщить, сколько человек в камере. Сообщаю: два. Второе — за то, что якобы была открыта крышка бачка с питьевой водой. Хотя никаких бачков с питьевой водой в нашей тюрьме нет… Теперь по существу… Раскаиваюсь ли я?..»
Как только Ходорковский произнес эту фразу, судебные приставы закричали журналистам: «Выключите камеры!» — и принялись насильно отворачивать объективы камер от клетки с осужденным. Вероятно, истекли семь минут.
А Ходорковский продолжал: «Я очень переживаю за всех пострадавших в связи с «делом ЮКОСа». Но не могу каяться за преступления, которых не было. Что же касается раскаяния в грехах, то такое раскаяние — нормальный спутник всякого человека…»
Он говорил тихо. Говорил, что отобранная у него компания с лихвой возмещает всякий вмененный ему в вину ущерб. Что если его отпустят на волю, он не станет бороться за возвращение своих нефтяных активов. Что займется гуманитарными проектами и, главное, семьей. Про семью он говорил очень печально, так, как будто жена, дети и родители исчерпали способность ждать его.
Перед судьей на столе лежали 22 тома материалов, касающихся возможного УДО. Адвокат Терехова, выступавшая вслед за Ходорковским, сказала, что обычно материалы для подобных рассмотрений умещаются в одном томе, на сотне листов. Такое обилие бумаги, по мнению Тереховой, само по себе свидетельствовало о том, что система исполнения наказаний приложила из ряда вон выходящие усилия, чтобы удержать Ходорковского в тюрьме. И уже поэтому суд должен осужденного освободить.
Страданул изрядно
Из объяснений адвокатов Тереховой и Клювганта следовало, что суд по прошествии половины срока не просто может, а обязан применить условно-досрочное освобождение, если осужденный «не нуждается в дальнейшем отбывании наказания». А Ходорковский, говорили адвокаты, не нуждается: у него сохранились социальные и семейные связи, он хочет и может работать, он не может совершить новых преступлений, поскольку вмененные ему судом преступления связаны с компанией ЮКОС, которой больше нет.
К тому же, говорил адвокат Клювгант, Ходорковский понес наказание значительно более жестокое, чем постановил суд. Он осужден на восемь лет общего режима, но из прошедших уже пяти лет только год и два месяца провел на общем режиме в Краснокаменской колонии. Остальное время — в СИЗО, пребывание в котором недавно внесенный в Думу законопроект и вовсе предлагает засчитывать день за два. К тому же все время своего пребывания за решеткой Ходорковский подвергался несправедливым преследованиям. Еще в московской тюрьме он получил пять суток карцера за то, что пользовался металлической пилкой, чтобы резать хлеб. Все двенадцать человек в камере пользовались этой пилкой, а карцер получил один Ходорковский. В декабре 2005-го в Краснокаменской колонии Ходорковский пошел искать наладчика для своей швейной машины и получил за это выговор. Там же, в колонии, он получил (официально через цензуру) письмо с опубликованными постановлениями министра юстиции о внутреннем тюремном распорядке. И поплатился пятью сутками штрафного изолятора за запрещенное режимом «хранение документов». В марте 2006-го пил, как и все заключенные, чай в комнате совета отряда. И получил за это семь суток ШИЗО. В апреле на него, спящего, напал с ножом заключенный Кучма, и Ходорковский был помещен начальником колонии на месяц в «безопасное место». В колонии не нашлось более «безопасного места», чем штрафной изолятор. Он объявлял голодовку, писал начальнику лагеря, что не чувствует никакой опасности. Через месяц, когда Ходорковский из ШИЗО вышел, заключенные, решив между собой, что он «страданул изрядно», подарили Ходорковскому лимон, два яблока и несколько пакетиков чая. За получение этого подарка Ходорковский поплатился еще десятью сутками ШИЗО. Еще он получил взыскание за то, что, вскрыв полы в его камере, администрация нашла там металлический брусок. Еще — за то, что у него были фломастеры белого и золотого цветов. Еще — за то, что стоял возле своей койки одетый не по форме, то есть без куртки.
Впрочем, к моменту рассмотрения ходатайства об УДО все эти взыскания были либо отменены через суд, либо погашены, то бишь с момента их наложения прошло больше года. Адвокаты говорили, что по закону прокурор не имеет права к этим взысканиям апеллировать.
Прайс-лист
на УДО Единственное непогашенное и не отмененное судом взыскание Ходорковский получил в октябре 2007 года. Взыскание было наложено за то, что, возвращаясь с прогулки, Ходорковский отказался подчиниться законному требованию конвоя и взять руки за спину. Это взыскание адвокаты считали несправедливым, хотя и не оспаривали его в суде. Кроме показаний конвойных офицеров, взыскание базировалось еще на показаниях сокамерника Ходорковского по фамилии Гнездилов. Гнездилов дал показания против своего соседа потому, что администрация Читинского СИЗО грозилась не отпустить Гнездилова по УДО. Если бы Гнездилов по УДО не вышел, его маленький ребенок, оставшись без отца и без матери, оказался бы в детском доме.
Гнездилов был в зале суда. Выйдя на свободу, он отказался от своих данных под давлением показаний. Адвокаты ходатайствовали о том, чтобы суд выслушал его, и судья согласился. Но прежде слушали мать Ходорковского Марину Филипповну.
Она говорила о сыне много добрых слов, и в конце своей речи произнесла: «Мужу семьдесят пять лет. Мне семьдесят четыре. Вторая группа инвалидности. От вашего решения, — она обращалась к судье, — зависит, увидим ли мы сына на свободе в этой жизни».
А потом говорил Гнездилов. Он сказал, что в камере с Ходорковским сидеть труднее, чем в любой другой камере. Что не разрешают курить в окошко, круглые сутки наблюдают через видеокамеру, днем не дают спать… Но что Ходорковский оказал на него положительное влияние, что он, профессиональный угонщик, в общей сложности девятнадцать лет просидевший в тюрьмах, теперь твердо решил найти честную работу. Он говорил, что показания против Ходорковского подписал под давлением. Что уж во всяком случае конвой не делал Ходорковскому замечаний по поводу рук и что уж точно Ходорковский не отказывался выполнять команду конвоя.
«Почему же вы, выйдя на свободу, не обратились в прокуратуру? — спросил прокурор. — На вас оказывалось давление. Люди в погонах нарушили закон». Гнездилов молчал. Потом в перерыве он скажет журналистам, что после того, как он отказался от данных под давлением показаний, ему угрожали новой посадкой. Он скажет, что готов вернуться в тюрьму, потому что так велит ему совесть. Он скажет: «Вы думаете, у человека не может быть совести?» А тогда перед прокурором он молчал.
Перерыв
Судья объявил перерыв. Журналисты и адвокаты отправились на улицу. Прокурорские отправились в гости по комнатам судейских. После перерыва судья сказал, что надо подготовить видеотехнику, чтобы посмотреть запись тюремных видеокамер, и перенес заседание на следующий день.
«Ваша честь, — крикнул кто-то из журналистов, — можно задать вопросы подсудимому?»
«Две минуты», — ответил судья.
Журналисты бросились к клетке.
«Что вы думаете об УДО?» — крикнул кто-то из них. Ходорковский начал было отвечать, но начальник конвоя открыл дверь в клетку и сказал Ходорковскому: «На выход!» «Мне задали вопрос…» — пробовал возражать осужденный. «На выход! — рявкнул начальник конвоя. — Две минуты прошло».
День последний
На следующий день начальник Читинского СИЗО Клюкин вынул из кармана компактдиск в бумажном конверте. Адвокат пытался возражать, что нельзя принимать в качестве доказательства диск, просто вынутый из кармана, а надо сопроводить диск документами, подтверждающими его достоверность. Но запись все равно посмотрели.
На диске было два видеофайла. Первый файл представлял две тени, идущие по тюремному коридору спиной к зрителю. На второй видеозаписи действительно был Ходорковский. И он действительно шел по коридору, держа руки по швам, а не за спиной.
Ходорковский пояснил, что взыскание наложено на него не за то, что он не держал руки за спиной, а за то, что «отказался подчиниться требованию конвоя и взять руки за спину». «На практике мы не всегда держим руки за спиной, — сказал Ходорковский. — Иначе как бы мы носили по коридору вещи». Из немой видеозаписи никак нельзя было понять, отдавал ли конвойный какой-то приказ и отказывался ли Ходорковский выполнять его. Потом говорили начальник Читинского СИЗО Клюкин и начальник Краснокаменской колонии Рябко. Каждый из них просто зачитал характеристику, подготовленную на Ходорковского их учреждениями. Адвокат Терехова пыталась возражать, что характеристики эти написаны не тогда, когда Ходорковский в этих учреждениях содержался, а нарочно к заседанию суда. Что в характеристиках упоминаются снятые взыскания, что удивительно совпадают даже стилистически характеристики, написанные в Чите, в Краснокаменске и в Москве.
Но характеристики были прочитаны. В каждой из них говорилось, что осужденный вины своей не признал, не раскаялся, и еще — что он скрытен и лжив. Прокурор Федоров практически повторил речи тюремных начальников. Когда журналисты смеялись во время его речи, он говорил: «Я просил бы без комментариев! Я вел себя спокойно!» Через несколько часов судья вынес решение: в удовлетворении ходатайства отказать. Аргументов у судьи было три. Что Ходорковский отказывался в колонии учиться на швею. Что имеет взыскания. Что не имеет поощрений. «Ваша честь, можно задать вопросы осужденному?» — спросили журналисты. «Одна минута», — ответил судья и ушел. Начальник конвоя увел осужденного секунд через десять. Ходорковский успел только сказать: «Господа, судебная система реформируется не быстро. И я это знал с самого начала».
Несбывшиеся надежды После появления в 11.25 сообщения агентства «Интерфакс» (ошибочного) о том, что суд удовлетворил ходатайство об УДО М. Ходорковского, индекс ММВБ взлетел на 22 пункта (1,6%). За пять минут было совершено сделок на 2,5 млрд руб. Когда информация прояснилась, рынок продолжил движение вниз.
_______________
1 The New Times № 31, 4 августа 2008 года.
