Из-за чего произошел дефолт 1998 года и можно ли было его избежать? Какое влияние он оказал на ход развития страны и ощущаются ли его последствия сегодня? Об этом в редакции The New Times дискутировали известные экономисты Яков Уринсон и Александр Хандруев
Какова, на ваш взгляд, главная причина дефолта?
Яков Уринсон: Формальная причина заключена в том решении, что было принято Думой в 1994 году: оно запрещало прямое кредитование бюджета с помощью «печатного станка». Начиная с 1995 года это решение выполнялось, хотя уже тогда было понятно, что расходные обязательства гораздо выше, чем доходные возможности, и сбалансировать бюджетные доходы-расходы не удастся. Чтобы эту разницу покрывать, в мире пока не придумали ничего другого, кроме долгового финансирования. Главным его инструментом сделали ГКО — государственные краткосрочные обязательства. Но одновременно, о чем многие сегодня уже забыли, правительство подготовило, а Госдума и Совет Федерации одобрили специальную программу, которая предусматривала ряд мер, направленных на то, чтобы за 3–5 лет рефинансировать текущую государственную задолженность, а потом и изжить долговое финансирование. Однако программа оказалась нереализованной прежде всего из-за противостояния правительства и Думы, которая отказалась принять целый ряд важных законодательных решений.
На это наложились сопутствующие причины: подготовка президентских выборов 1996 года, обострение чеченской войны, резкое изменение ситуации на внешних рынках. Причем падение на мировых рынках, затронувшее все наши главные экспортные ресурсы (нефть, газ, лес, металлы), началось весной 1997 года, как раз когда наша экономика добилась некоего уровня стабилизации: снизилась инфляция, снизилась ставка рефинансирования… Ну а затем уже разразился финансовый кризис в Юго-Восточной Азии, произошел резкий отток денег со всех развивающихся рынков, включая российский, цена нефти Urals к августу 1998 года упала до $7,8 за баррель. Совокупность всех этих факторов и привела к дефолту.
Александр Хандруев: Конечно, все эти макроэкономические и политические факторы, о которых так подробно рассказал мой собеседник, во многом обусловили сложное состояние нашей экономики в целом и финансов в частности, но из этого вовсе не следует, что они привели к дефолту. По моему твердому убеждению, дефолт — рукотворное событие. В основе его лежат, с одной стороны, непомерная алчность участников рынка, с другой — авантюрная политика финансового блока правительства.
О каком вообще дефолте можно говорить, если 49% ГКО было в руках государства: Сбербанка и Центрального банка. Что мешало их реструктурировать в трехгодичные облигации? Что мешало по отношению к коммерческим банкам провести такую же процедуру? Что касается физических лиц, то на их долю приходилось менее 1% ГКО. И еще 22% было у нерезидентов. Но не у всех же нерезидентов срок погашения ГКО истекал в августе. У многих эта процедура приходилась на осенние месяцы. Поэтому никакой необходимости в дефолте не было. По моему глубокому убеждению, он был объявлен с единственной целью — спасти от банкротства отдельных олигархов.
Игра на обогащение
Уринсон: Я услышал у моего собеседника три тезиса, которые хотел бы прокомментировать. Первый — насчет алчности участников рынка. Я с этим согласен: изучал марксизм-ленинизм и знаю, что за норму рентабельности в 300% буржуй мать родную продаст. Но мне трудно представить, что тысяча человек, причем каждый со своим экономическим интересом — олигархи, участники рынка, иностранные инвесторы — где-то тайно собрались и договорились: 17 августа проводим дефолт...
Хандруев: Нет-нет, я говорю о другом: все хотели заработать и все были вовлечены в спекулятивные сделки, потому что там была выстроена целая система, основанная на желании обогатиться любой ценой. У нас тогда порядка 140 банков в своих активах имели ГКО больше, чем 25–30% — это чудовищно много…
Уринсон: Не буду с этим спорить. Второй тезис — дефолта можно было избежать различными видами более продолжительных заимствований. Я в это не верю. Если дефицит бюджета превышает определенную величину, скажем, 3–5%, то никакие способы обмена краткосрочных видов долговых обязательств на среднесрочные систему не спасают. Единственное, что ее может спасти, — приведение бюджетных обязательств в соответствие с бюджетными доходами. Третий тезис — что не было объективных экономических причин для объявления дефолта. К сожалению, были, и достаточно серьезные. Прежде всего это отсутствие институциональных реформ в течение пяти лет, которое не позволяло развивать экономику.
Хандруев: Надо различать две вещи: объективные экономические условия и конкретные действия властей. В том же 94-м году, когда Госдума приняла поправки в законодательство, запрещавшие прямое кредитование бюджета, была высказана идея: в том случае, если доходность по облигациям будет стремительно увеличиваться, надо установить ее потолок, по достижении которого следует вернуться к секвестированию бюджета — по одежке протягивать ножки. Вместо этого мы финансировали свой внутренний долг, выпуская ГКО с чудовищной доходностью. Это была игра на обогащение. В результате ничего, кроме перекладывания денег в карманы спекулянтов и истощения золотовалютных резервов, мы не добились.
Уринсон: Напоминаю, что в 1996 и 1997 годах дважды в Думу вносился бюджет, сбалансированный по доходам и расходам с дефицитом 1,5% вместо 5%. Ни разу этот бюджет не только не был принят, но даже не рассматривался.
После чего в 1996 году Черномырдин отказался секвестировать бюджет без решения парламента. А в 1997 году правительство «младореформаторов», где Чубайс был первым вице-премьером, своей волей, без решения Госдумы бюджет серьезно секвестировало. Однако и секвестр не помог, поскольку Дума тут же начала принимать решения по дополнительным расходам. Так что исходить надо из реальности. А реальность такова, что дефолт оказался неизбежен. В противном случае, что мешало новому правительству Примакова, которого поддерживала Дума, и новому руководству Центробанка во главе с Геращенко пару недель спустя после 17 августа отменить решение о дефолте? Но ведь этого не было сделано...
Фамилии, адреса, явки
На первый взгляд кажется, что от дефолта проиграли все: и политическая власть, и олигархи, и бизнес, и население... А были ли те, кто от дефолта выиграл?
Хандруев: Дефолт в моем понимании — это был междусобойчик, договоренность между конкретными людьми.
Уринсон: И что же это были за люди: фамилии, адреса, явки...
Хандруев: Фамилии я не назову, потому что при этих переговорах не присутствовал. Но очевидно, что от дефолта выиграли те, кто успел уйти в доллары из рублей. А мы знаем, что в самый канун объявления о дефолте были предприняты шаги по облегчению выхода нерезидентов с российского рынка. Сегодня уже ясно, что те четыре с лишним миллиарда долларов, которые дал МВФ в кредит Центральному банку в начале августа, были использованы, чтобы вывести отсюда средства нерезидентов и, вероятно, не только нерезидентов…
Уринсон: Я, как министр экономики, в то время представлял Россию в Мировом банке и хорошо знаю, как оформляются и реализуются такого рода займы, а потому заявляю: 
это невозможно сделать технически.
Хандруев: Однако в последнюю неделю перед дефолтом Банк России на валютные интервенции тратил по $500 млн ежедневно... Далее: выиграли те, кто имел инсайдерскую информацию о том, что правительство собирается объявить дефолт, те, кто был предупрежден: ребята, выходите из ГКО. И третья группа выигравших — те, кто настоял, чтобы был объявлен мораторий по долгам частных компаний. Потому что 17 августа было принято тройственное решение: дефолт, девальвация рубля и мораторий на частные долги. При этом неизбежной была только девальвация. Все остальное — это результат сговора, причем сговора нелегитимного. Потому что дефолт — это отказ от выполнения обязательств, которые определялись Законом о бюджете. Между тем Дума тогда была на каникулах. А решение о дефолте принималось в субботу-воскресенье. Кто его принял? На основе чего оно было принято? На эти вопросы до сих пор нет ответа.
Уринсон: Так случилось, что 14 августа я официально подал прошение об отставке с поста министра экономики. Это никак не было связано с грядущим дефолтом, а было вызвано критикой президента Ельцина в мой адрес — по моему убеждению, не очень обоснованной — после совещания в Новгороде о положении дел в мясной промышленности.
Однако к 17 августа мое заявление не было подписано, я оставался министром экономики, принимал участие во всех совещаниях той субботы-воскресенья, включая последнее, ночное, накануне объявления дефолта, и несу 100-процентную ответственность за все произошедшее. Хотя до последней минуты не знал, будет ли принято то решение из трех пунктов, о котором мы говорили чуть выше. Была ли у этого законодательная база — обсуждать не буду, я не юрист. Однако напомню, что после 17 августа были попытки со стороны весьма квалифицированных людей, работавших тогда в Госдуме, провести юридическое изучение обстоятельств дефолта, с тем чтобы привлечь к ответственности Кириенко и Дубинина1 за принятое решение. Уверен: если бы можно было доказать юридическую нелегитимность тех решений, это, безусловно, было бы сделано. Однако, как известно, никто тогда в суд не подал, хотя это явно приветствовалось бы и парламентом, и новым правительством, и, главное, общественностью. Значит, юридически все было сделано безупречно. В той политической ситуации противостояния парламента с президентом и правительством другого выхода, кроме объявления дефолта, не было. Дубинин с Кириенко совершили героический поступок, приняв это решение и тем самым взяв на себя ответственность за его последствия. Во всем виноваты 
либералы Какое влияние на последующее развитие страны оказали события 17 августа?
Хандруев: После дефолта была очень мрачная картина, унылое настроение, пессимистические прогнозы… Но примерно месяцев через 9–10, когда цены на нефть пошли вверх, когда выяснилось, что вследствие девальвации рубля российские предприятия получили определенные конкурентные преимущества, в дефолте стали находить и какие-то плюсы. Считается, что прохождение через кризис помогло создать предпосылки для восстановления экономического роста. Думаю, что это ошибочный тезис. На самом деле был нанесен страшный удар по международному престижу России. Наша страна получила ужасающие международные рейтинги. У нас возникли очень большие проблемы с обслуживанием внешнего долга. Были перекрыты возможности заимствований на внешних рынках для частного бизнеса. Поэтому я никаких плюсов в дефолте и девальвации не вижу.
Уринсон: Несмотря на то, что решения о дефолте и девальвации, считаю, были неизбежны, они, конечно, имели ужасные последствия для рядового населения страны. От них оно оправилось только через 4–5 лет, когда мы вышли на преддефолтный уровень реальных доходов людей. А экономика благодаря созданным в начале 90-х рыночным механизмам оправилась очень быстро. Уже к концу года возобновился экономический рост, в силу того что с сентября 98-го начала расти цена на нефть, а за ней по цепочке — на газ, металл, лес и так далее. Гигантская девальвация рубля облегчила вход на рынки нашим производителям, резко затруднила импорт и улучшила условия для экспорта. Все это дало возможность восстановить экономический рост уже к концу года. Экономика получила достаточно серьезный резерв для возобновления роста, но дорогой ценой. Имел ли дефолт какие-то политические последствия?
Хандруев: Да. Так сложилось, что дефолт в массовом сознании как бы свалили на либералов. Хотя, по моему убеждению, экономический либерализм как таковой и факт случившегося в России дефолта на самом деле никак не связаны. Кстати сказать, несмотря на дефолт, российская экономика сохранила ориентацию на развитие рыночных принципов, и сейчас благодаря именно этим принципам Россия становится успешной в экономическом плане страной. Ну а на политическом ландшафте после 1998 года произошло смещение в пользу левых и левоцентристских сил.
Уринсон: Конечно, по-другому и быть не могло. Так же, как во всем, что произошло в 1992 году, виноваты Гайдар с Чубайсом — главные «враги народа», так и в дефолте 1998-го виноваты Кириенко с Дубининым — ясное дело, либералы. Я по этому поводу могу сказать одно: считаю, что решения, которые принимались и в 1992-м, и в 1998-м, — героические, и они были приняты в интересах Родины, в самом высоком смысле этого слова. Рано или поздно это станет понятно всем. Боюсь только, что скорее это произойдет поздно — такова уж наша российская специфика.
Яков Уринсон родился в 1944 году. В 1998 году занимал пост министра экономики (одновременно до апреля 1998-го — заместителя председателя правительства РФ). До последнего времени работал заместителем председателя правления РАО «ЕЭС России». В настоящее время — руководитель проектного центра холдинга «МРФК». Доктор экономических наук.
Александр Хандруев родился в 1945 году. В 1998 году занимал пост заместителя председателя Центрального банка РФ, ушел в отставку за несколько месяцев до дефолта. В настоящее время — руководитель консалтинговой компании «БФИ», первый вице-президент Ассоциации региональных банков. Доктор экономических наук.
_______________
1 Сергей Кириенко в то время — премьер-министр, Сергей Дубинин — председатель Банка России.
