Запрещенный и забытый

До недавнего времени творчеством Евгения Червякова (1899–1942) не интересовались даже киноведы. Его шедевры конца 20-х не сохранились. Бесследно исчезли немые картины «Золотой клюв», «Мой сын» и «Девушка с далекой реки». Это были «высоко-художественные фильмы», как писалось тогда на афишах. Премьеры порождали немало споров, сами фильмы шли до конца 30-х, пока из проката постепенно не начали исчезать немые ленты. «Девушку с далекой реки» (по тогдашней моде, она шла в прокате и под другим названием — «Бумажная лента») не уберегло даже имя сценариста, а им был режиссер-орденоносец (так тоже писали в титрах) Григорий Александров. Впрочем, с самого начала «Девушку» ограничили в прокате — ее запретили показывать детям до 16, крестьянам и красноармейцам.

Когда киноведы Юрий Цивьян и Петр Багров определили, что найденный недавно в Музее кино Буэнос-Айреса неизвестный русский фильм с испанским названием и субтитрами на испанском это и есть легендарный «Мой сын», новость стала сенсацией. Из семи частей картины сохранились пять. Фильму вернули оригинальные субтитры и уже показали в России, на фестивале архивного кино в подмосковном поселке Белые Столбы. Официальная европейская кинопремьера намечена на этот год (дата пока не определена).

Сюжет и сегодня способен сделать кассу. Измена, муки мужа, не сразу соглашающегося стать отцом чужому ребенку, комментирующие чужую жизнь соседи по коммуналке… Интересно, что имелось в виду, когда для ленты Червякова выбирали второе название — «Старое держит»? Игра актеров слишком хороша, чтобы увидеть в мелодраме зачатки мыльной оперы, да и работа постоянного оператора Червякова — Святослава Беляева — психологический шедевр, предчувствие авторского кино 60-х. И это не преувеличение.

Но качество — не аргумент для цензоров. На монтажном листе «Моего сына», сохранившемся в архиве Госфильмофонда, осталась надпись: «20 июня 1936 г. Запретить. Как устаревший к/ф, ныне неверно отражающий положение матери».

Актер Геннадий Мичурин в фильме «Мой сын» (1928) сыграл психологически сложную роль Андрея, мужа главной героини

Анна Стэн в фильме «Мой сын». На рубеже 30-х годов актриса эмигрировала в США. Перестала сниматься в 40-е годы, последние роли сыграла в 60-е.

В «Моем сыне», как и во всех ранних фильмах Червякова, снималась его любимая актриса Анна Стэн. Но на рубеже 30-х она эмигрировала в Европу, а затем в Америку. Ленты с ее участием из проката не изымались, зато исчезло имя. В архивах Госфильмофонда можно найти разрешение 1938 года на продление проката «Золотого клюва» с требованием убрать из титров фамилию Стэн. Звуковых лент было мало, новых киноаппаратов на всю страну не хватало, и немое кино крутили вовсю, просто не делали новых копий. Цензоров не смутили атаки марксистской социологической критики конца 20-х. «Вечерняя Москва» тогда предъявила снятому по рассказу Анны Караваевой фильму самый страшный упрек — в вульгаризации истории: «Особенно убогой кажется здесь любовная история, неизвестно каким ветром занесенная из дешевого мещанского романа, — история о барышне, полюбившей крепостного. Это уже целиком из области обывательских представлений». Хотя «Золотой клюв», судя по сценарию, был о другом — о мужицких поисках свободы.

Снятую Червяковым в начале 30-х картину «Города и годы» по роману Федина сочли идеологически слабой и подвергли перемонтажу и замене субтитров (автор в этом процессе кастрации не участвовал). Правда, фильм попал в американский прокат. Имя Червякова было на слуху, его работа в жанре «лирической кинопоэмы», за которую тогда ратовал французский режиссер и теоретик Луи Делюк, противопоставлялась поискам Эйзенштейна. И когда власть решила поддержать новый курс во внутренней политике, именно Червякова привлекли к съемкам фильмов, которые тоже хотели показывать за океаном.

Пропагандист из него оказался неважный — хотя он не стал отказываться. Да и была ли такая возможность?

В итоге 30-е его и сломали.

Не заладилось сразу. Фильм «Заключенные» по сценарию Николая Погодина ждали с нетерпением, в протоколе главного управления по контролю за зрелищами и репертуаром ее тема звучит актуально: «перековка преступников в лагерях НКВД на стройке Беломорканала».

«Заключенных» начинали снимать на «Востокфильме». Вскоре ее руководство проворовалось, студия обанкротилась, а ее материалы хотя и были переданы «Мосфильму», но не целиком, большинство затерялось. Пропали и сцены, снятые Беляевым для «Заключенных» на Беломорканале в 1934 году. В итоге фильм вышел уже после премьеры во МХАТе «Аристократов» (на основе киносценария Погодин написал пьесу). Он показался запоздалым и менее интересным, чем спектакль.

Критика ругалась сквозь зубы. Вроде бы и тема «правильная», и Погодин уже в лаврах, но неприкасаемых в искусстве тогда не было, даже статус любимца власти не спасал от упреков. Так, Борис Горбатов, словно не зная предыстории, писал в «Правде» в статье «Фильм о перековке»: «Режиссер Червяков не использовал полностью всех богатых возможностей, которые ему давал экран. Можно было бы и шире, и колоритнее показать строительство Беломорско-Балтийского канала, который всегда вызывал и будет вызывать повышенный интерес советских людей. Следовало бы ярче, подробнее показать жизнь лагеря, условия «заключения».

Но главное для Горбатова состоялось: «Благородная идея этого фильма о людях, которым возвратили жизнь, в которых вдунули новую душу, доходит до сердца каждого советского зрителя. Горячо аплодирует он большевикам-чекистам, искренне радуется возвращению в семью советских граждан вчерашних врагов общества. Вместе с героями фильма он голосует за советский гуманизм, за бережное отношение к людям, за перековку».

Александра Крона не устроила ни игра Яншина и Астангова, ни лагерные сцены: «Авторы картины очень слабо воспользовались теми широчайшими возможностями, которыми располагает кино для показа подлинной обстановки строительства, трудового энтузиазма каналоармейцев» (из статьи в «Рабочей Москве»).

До американского проката в 30-е добралась «Честь» о троцкистах-вредителях. Ее иногда показывают по ТВ, но без особого почтения: вроде бы и Каганович, постоянно присутствующий то в документальных кадрах на встрече с железнодорожниками, то в телефоне (ночью он вдруг звонит начальнику политотдела), не в моде, но и Троцкий с Зиновьевым так толком и не реабилитированы. В сценарии, написанном Львом и Юрием Никулиными, есть и комические сцены: парторг Зима накануне своего снятия читает «Тарзана» Берроуза.

Из репертуара «Честь» никогда не исключали. Цензуре подвергались лишь титры и отдельные кадры. После ареста директора фильма З.Ю. Даревского его имя исчезло из состава съемочной группы (та же судьба постигла картины «Тринадцать» и «Космический рейс», которые Даревский снимал). В немой версии фильма (их выпускали для многочисленных старых проекторов на селе, еще не способных воспроизводить звук) был примечательный титр «Дорогу очистили от троцкистско-бухаринской банды вредителей-диверсантов». В звуковой версии, которую показывают сейчас по телевидению, его нет, там просто пишут: «На дороге орудуют враги народа». Именно эти враги и советуют друг другу: «Ищите недовольных. Создавайте их».

Цензура коснулась и последнего полнометражного фильма Червякова, музыкальной комедии «Станица Дальняя». Содержание здесь было безопасно — как было написано в справке, речь шла о «способности женщин-колхозниц заменить мужчин на любой работе в колхозе». Казаков отправляют на маневры — как будет жить колхоз без них?!

Червяков в конце 30-х сильно пил. Судя по всему, большую часть работы в «Станице», где снимались Зоя Федорова и Николай Крючков, проделал второй режиссер, Илья Фрэз, прославившийся позднее детскими лентами. После ареста Зои Федоровой в 1947 году фильм запретили к показу в Москве.

Но Червяков до ареста актрисы не дожил. Он ушел добровольцем на фронт. Как-то, в перерыве между боями, появился на «Ленфильме». Говорят, был очень бодр, предчувствовал новые перспективы, новых героев, увиденных на фронте.

Его последние замыслы, как и обстоятельства смерти, остались неизвестны.