Два десятилетия тому назад, 28 июня 1988 года, открылась XIX Всесоюзная партийная конференция, с которой началась политическая реформа в стране. Это было начало конца власти КПСС и последовавшего за этим «красного заката» — распада империи. The New Times попытался извлечь из этого факта теперь уже далекой истории некоторые уроки, важные для сегодняшней России
Андрей Колесников
Исторический фон конференции был весьма противоречивым. За несколько месяцев до начала конференции состоялась попытка «идеологического путча»: письмо Нины Андреевой в «Советской России» продемонстрировало, что и в обществе, и на самом верху государственной пирамиды нет единства в оценке горбачевской перестройки (см. The New Times № 10 за 2008 год). Уже «прорастала» ельцинская харизма, хотя Михаил Горбачев полагал, что после попытки бунта со стороны Бориса Ельцина и его последующего усмирения (см справку на полях) ситуация находится под контролем. Уже были опубликованы «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова, уже после доклада Горби, посвященного 70-летию Октябрьской революции, начался знаковый процесс реабилитации Николая Бухарина. Уже выводились советские войска из Афганистана. Уже начались совсем серьезные проблемы в межнациональных отношениях: в феврале 1988-го в массовом порядке резали армянское население в Сумгаите Азербайджанской ССР . Словом, страну лихорадило, власть медленно, как содержимое песочных часов, уходила из рук КПСС . Горбачев чувствовал необходимость расстановки некоторых акцентов в отношениях с коллегами по политбюро — пора было размежеваться. А чтобы сохранить власть, нужно было переместить ее со Старой площади в какоенибудь другое место — создать страховочный механизм. Автору и исполнителю перестройки нужна была политическая реформа.
Как углубить?
Одно из фирменных словечек Горбачева — «углубить» — прозвучало на конференции. При всей своей пародийности оно приобрело в контексте происходящего, по более позднему его признанию, гамлетовский смысл: «Как углубить и сделать необратимой революционную перестройку… — вот коренной вопрос, стоящий перед нами… И от того, насколько мы дадим правильный ответ, зависит, в состоянии ли партия выполнить роль политического авангарда».
В сущности, Горбачев уже не в первый раз задавался этим вопросом. На четвертом году перестройки многим уже хотелось бы получить на него ответ. Партия начала в 1985-м модернизацию сверху, но к 1988-му общественное движение снизу уже опережало притормаживающие верхи. Государство не поспевало за обществом, и это постепенно становилось просто опасным для власти. Особенно это касалось экономики. На этот раз Горбачев сосредоточился на политике.
Реформаторские силы в верхах тоже были не очень довольны темпами и стилем преобразований. Вот фрагмент диалога весьма незаурядной личности — главреда «Правды» Виктора Афанасьева (его учебник «Основы философских знаний» выдержал 24 издания) и Михаила Горбачева на встрече с интеллигенцией 8 мая 1988-го:
«Афанасьев: Нас душит протокол. Горбачев: И нас душит протокол. Афанасьев: И речи огромные, на две полосы приходится печатать целиком. Горбачев: Почему же не печатать важную речь?
Афанасьев: А мидовские материалы, а постановления ЦК, о которых через три дня все забудут?.. Эти материалы не имеют читателя.
Горбачев: Твой вопрос походит на каприз…
Афанасьев: Скажите своим помощникам, чтобы они покороче речи составляли.
Горбачев: Ты думаешь, мы сами над своими речами не работаем?»
В начале июня Горбачев получил от Александра Яковлева 150-страничный доклад. Генсек остался недоволен: в этом фолианте лидеру недоставало «пламени». Впрочем, он мог отбросить все ритуальные слова, из-за которых потом будет считаться, что «перестройку заболтали», и просто сказать главное: власть должна была перейти от партии к представительным органам, Советам.
Борис, ты не прав!
|
После партконференции звезда Егора Кузьмича Лигачева закатиласьКонференция запомнилась яркими выступлениями представителей обоих лагерей — реформистского и консервативного. Зал был склонен одобрять речи охранителей. «Массовка», а иными словами — страна, наоборот, ждала и от Горбачева, и от тех, кто его поддерживал, существенно большего радикализма. Писатель Юрий Бондарев стал автором одной из самых впечатляющих метафор: «Самолет подняли, а куда посадить, не знаем». Конечно, метафора была направлена против Горбачева, но по сути это было правдой. Он же критиковал политику гласности: «И человека, и муху можно газетой прихлопнуть».
Красиво выступил представитель противоположного лагеря актер Михаил Ульянов: «Либо опять будем вздрагивать от командного окрика… либо… демократия будет су- ществовать, как кислород для жизни». Резко, хотя и несколько противоречиво, высказался прорвавшийся на трибуну Ельцин: его речь знаменовала начало весьма политически привлекательной борьбы со «спецпривилегиями» («спецкоммунистов» у нас нет, говорил он), и в то же время он просил реабилитировать себя после опалы, начавшейся еще после октябрьского (1987 года) пленума ЦК. Его выступление спровоцировало отпор охранителей. Тогда и родилось знаменитое лигачевское выражение: «Борис, ты не прав!» Горбачев был вынужден маневрировать между настроениями в партии. Но сам процесс принятия решений носил обычный номенклатурный характер. Поэтому решения конференции полностью контролировались генсеком. А значит, для него не составляло особой проблемы подготовить почву для политической реформы, чей основной слоган был позаимствован у предшественников, к которым еще модно было апеллировать: «Вся власть Советам!»
Страна Советов
Основной идеей Горбачева была постепенная, под партийным контролем, передача власти Советам. На местах, например, планировалось рекомендовать на посты председателей Советов первых секретарей региональных структур КПСС . Но главное, генсек собирался поделиться властью, а значит, и ответственностью за управление страной, с народом в лице его представителей, депутатов воссоздаваемого высшего органа представительной власти — Съезда народных депутатов. Большая часть депутатов, по замыслу, должна была избираться на основе прямых альтернативных выборов. Контроль со стороны партии можно было обеспечить с помощью выдвигавшихся кандидатами в депутаты персонажей от общественных организаций. В системе будущей власти Горбачев подготовил отходной вариант и для себя — пост председателя Верховного Совета ССР . Потом, собственно, так и поступили: Андрей Громыко, чье пребывание на посту руководителя представительной власти стало платой за поддержку Горбачева в 1985 году, был отправлен на пенсию, а лидер страны стал рулить демократическими процессами непосредственно в их эпицентре. XIX конференция подготовила и перетряску в политбюро. Горбачев, правда, не избавился от Егора Лигачева, олицетворявшего консервативный клан в КПСС . Вместо этого он отстранил Егора Кузьмича от курирования иде- ологии и резко снизил роль секретариата ЦК, который Лигачев как второе лицо в партии неизменно вел. За идеологию теперь целиком отвечал Вадим Медведев, член ближнего круга Горбачева, за международные дела — Александр Яковлев, а первым замом лидера перестройки в Верховном Совете, куда перетекала власть, стал Анатолий Лукьянов.
Процесс ушел
Почему Горбачев пошел на эти изменения? Он чувствовал, что государство в том виде, в каком оно функционировало все три года после окончания «гонки на лафетах», не справляется со страной. Государство, полностью слившееся с «руководящей и направляющей силой», его аппарат, его институты оказались не просто сдерживающим фактором развития — они в принципе не справлялись с управлением хотя бы чем-нибудь. Перетекание власти в Советы, накопление первого опыта реальной демократии и настоящих выборов, которые прошли меньше чем через год после партконференции, должны были отсрочить крах империи. Однако проблема состояла в том, что демократическая стихия оказалась неуправляемой. Горбачев уже не вел за собой общество к светлым вершинам демократии, скорее демократическая лавина едва не накрыла самого инициатора перестройки, и он вынужден был бежать впереди нее, тем самым возглавляя «процесс». Правда, все это напоминало бегство: если бы Горбачев хотя бы на секунду остановился, лавина накрыла бы его с головой.
Антимодернизационная роль забюрократизированного государства — никакая, конечно, не новость. Проблема в том, что в сегодняшней России именно неэффективность государственной бюрократии и ее претензии на участие в рыночных процессах в качестве одновременно и регулятора, и игрока становятся, пользуясь горбачевским термином, тем самым «механизмом торможения».
У сегодняшнего государства и у тогдашнего, уже находившегося в кризисе, проблемы одинаковые. Чтобы это понять, достаточно посмотреть перечень резолюций партконференции: «О демократизации советского общества и реформе политической системы», «О правовой реформе», «О гласности», «О межнациональных отношениях», «О борьбе с бюрократизмом». Не напоминает ли этот список политическую повестку сегодняшнего дня?
