 |
Читаю я много, но сумбурно, часто перечитываю то, что уже читал, полностью или отрывками. У меня много письменных столов — в московском кабинете, в мастерской, в Италии — и на всех книги, и всегда рядом со столом — книжные полки. Я постоянно роюсь в этих книгах и что-то в них выискиваю.
1. Недавно я выпустил книгу с картинками «Мои классики» о Чехове, Достоевском, Тургеневе, Толстом и Пушкине, о моем отношении к ним. В ней много историй, происходивших с этими писателями или с их героями. И конечно, много рисунков. Работая над книгой, я перечитал все собрания сочинений этих писателей. Это было потрясающее чтение. А сейчас в музее-квартире Достоевского в Санкт-Петербурге открылась выставка моих рисунков «Наш современник Родион Раскольников». Выставка необычная, потому что там не только про Раскольникова, но и еще много о чем — о Матвиенко, например, о монетизации льгот. Сейчас пишу вторую часть «Классиков» и поэтому читаю собрания сочинений уже Гоголя и других писателей.
2. Как-то в интервью я ляпнул, что Гоголь — мой любимый писатель, и меня сразу пригласили на какую-то телепередачу. Готовясь к ней, я перечитал всего Гоголя, и это было прекрасное время. Сейчас вот читаю «Хаджи-Мурата» Льва Толстого. Частями перечитал «Отцы и дети» Тургенева, и вот на что я обратил внимание — это поразительная актуальность проблем взаимоотношения людей разных поколений, которая была описана больше века назад и которая за эти годы не изменилась. Перечитывая «Вишневый сад» и «Три сестры», сделал 20 новых рисунков для своей книги. Вообще можно составить какую-то психологическую картину советского читателя с ориентацией на переплеты сочинений классиков, выпущенных в советское время. Их узнаешь за версту по цвету корешка. Я был потрясен, когда в Питере оказалось возможным купить всего Толстого за полторы тысячи рублей. Я там накупил всей классики. Хотя у меня, как и у многих, стоят в шкафах полки с собраниями сочинений, которые покупали еще мои родители.
3. Есть одна книга, сравнительно недавняя, которую я все время перечитываю, — «Стихи про меня» Петра Вайля. Это рассказ о 55 поэтах, которых Вайль любил и чьи стихи помнил наизусть. Он рассказывает в книге о своих ассоциациях, вспоминает истории, размышляет об авторах. Я закачал эту книгу на iPad и люблю слушать ее в дороге или во время работы. Я дружил с Вайлем, и мне бывает важно иногда слышать его голос. Мы когда-то много гуляли вместе по Венеции, и я думаю, что напишу о нем в книге «Моя Венеция». Мне говорят: «Так ты писатель!» Это смешно. Не каждый человек, у которого много книг, — писатель, но есть писатели, у которых нет ни одной книги.
4. Из новых могу назвать книгу Максима Кронгауза «Русский язык на грани нервного срыва». Это удивительно легкая, остроумная, живая книга, в которой автор рассказывает, как формируется русский язык. Он, в частности, отмечает, что ни одна комиссия из академиков не сможет спасти русский язык, а спасет его только великая русская литература и — огромное количество неграмотных людей, которые никогда не перейдут на английский, как это происходит сейчас в Европе.
Еще две сравнительно новые книги — это «Метель» и «Моноклон» Владимира Сорокина. Я не смог дочитать «Ананасную воду для прекрасной дамы» Виктора Пелевина, но с удовольствием по рекомендации Дуни Смирновой прочитал его «Священную книгу оборотня». Мне кажется, ранняя проза Пелевина была глубже и значительнее, сейчас в нем слишком много КВНщины, каких-то плоских шуток и каламбуров. А вот Сорокина чем больше читаю, тем больше убеждаюсь, что это абсолютно мой писатель. Мы знакомы с ним множество лет, еще с тех пор, когда он был не писателем, а художником и работал в журнале «Смена», а я приносил туда свои карикатуры. Было это в начале 70-х годов. Он совершенно не застывший писатель, а живой, подвижный, меняющийся, глубокий.
Tweet
