Браво! Чтобы хоть как-то выжить, Венская опера приняла очень правильное и грамотное решение. Хотя и отвратительное по сути. Но, наверное, по-другому сейчас нельзя. Ведь еще более смешна позиция тех композиторов, которые говорят: «Мы не знаем, что такое коммерция, рынок — мы занимаемся высоким искусством». И что? Где их играют? И венцы, и «высокие» композиторы добавляют заключительные штрихи к нынешнему социальному падению оперы...
Карден вместо Моцарта
Но ведь опера продолжает существовать. Театры готовят новые постановки, приглашают именитых режиссеров…
Две последние великие оперы — «Лулу» Берга и «Моисей и Аарон» Шёнберга — не закончены. Эти композиторы уже тогда, в 30–40-х, почувствовали, что оперный музыкальный язык слишком сложен для публики. И опера перестала быть полигоном для современных композиторских технологий, чем она была во времена Моцарта, Монтеверди. Сегодня оперу пытаются спасти. Приглашают эпатажных режиссеров, которые просто выдрючиваются или выбирают экстравагантные сюжеты... Я бы предпочел замшелые оперные спектакли а-ля XIX век, когда на сцене тупо стоят брюхатые престарелые певцы и очень хорошо поют то, что им надо петь, а не бегают озабоченно по сцене. Скажем, Фуртвенглер* * Вильгельм Фуртвенглер (1886–1954) — немецкий дирижер, композитор. Работал с Берлинским и Венским филармоническими оркестрами, возглавлял оперный театр в Мангейме и Немецкую государственную оперу. вообще никаких режиссеров не подпускал! Но сегодня оперная музыка нуждается в упаковке и держится на системе «звезд»: на Нетребко, на «трех тенорах» — то есть на киче и порнографии с музыкальной точки зрения. А ведь Адорно* * Теодор Адорно (1903–1969) — крупный немецкий философ. Автор многих трудов, в том числе книги «Социология музыки». еще в 60-е годы писал о том, что опера умирает — потому что ее музыкальный язык публика «не ест»…
Тем не менее сегодня модно ходить на оперу.
Да! Опять процитирую Адорно: посещая оперу, человек чувствует себя элитой, каковой не является. Потому что опера была когда-то зрелищем для аристократов, в XIX веке — для буржуазии. И сегодня, придя на оперный спектакль, человек ощущает себя причастным к элите. Но, конечно, это самообман… Ту оперу — элитарную, буржуазную — сейчас заменил показ мод. По вниманию прессы, по числу VIP-персон на квадратный метр показ Гуччи или Кардена даст сто очков вперед любой опере...
Где же современному композитору найти площадку для экспериментов?
На первый план выходит все, что связано с видеоартом, с перформансом. Мы в свое время сотрудничали с Дмитрием Приговым — делали инсталляции… И потому Венская опера, вдохновившись блокбастером «Ночной дозор», хоть и на свинском, но на правильном пути. Визуальность становится очень важной составляющей для любого вида искусства — и открывает композиторам простор для экспериментов.
Другое дело, что сегодня — конец времени композиторов. Смотрите: по данным Российского авторского общества, в одной только Москве живет 4602 композитора! И это не мертвые души: если они члены РАО, значит, их музыка исполняется, они получают авторские отчисления… Новые технологии дали возможность стать композитором человеку, который не знает, не выполняет традиционных, «академических» композиторских требований, правил. И это не плохо. Это просто переход музыки в новое состояние.
Количество перейдет в качество?
Прогнозы давать не буду. Но, безусловно, мы присутствуем при определенном сломе в отношении к академической музыке. Ведя спецкурс на философском факультете МГУ, я каждый год прошу студентов назвать хоть одну фамилию современного композитора. Не знают. А в 60-е годы, помню, диссидентствующие физики и математики трясущимися от волнения руками ставили пластинки Шостаковича. Сейчас интерес к академической музыке упал…
Возможно, в этом виновато и обилие информации, которую обычному слушателю трудно «просеять»?
Да, безусловно, этот фактор тоже влияет. Но с другой стороны, сейчас нет чего-то такого наповал бьющего — как, скажем, «Весна священная» Стравинского. Или даже как Майкл Джексон. Если бы эти пики существовали, то все равно были бы заметны — торчали из любого моря информации.
Обреченный паук
В знаменитой книге «Кто убил классическую музыку?» Норман Лебрехт рассказывает о том, как и почему академическую музыку убил «рынок»...
Классическую музыку никто не убивал, она умерла естественной смертью в собственной постели. Книжка Лебрехта замечательная, но в ней рассматриваются только внешние моменты. А тут ведь важно то, что внутренне классическая музыка израсходовала свой жизненный потенциал. В любом культурном явлении должен быть нерв, и пока этот нерв жив, его не убьют никакие рыночные условия.
Значит, ваше творчество — это музыкальные предсмертные судороги?
Конечно! Знаете, в детстве мы паукам-косиножкам, бегавшим на длинных лапках, эти лапки жестоко отрывали. И ножки, отделенные от тела паука, некоторое время дергались. Вот и композитор сейчас, словно лапка, оторванная от паука-косиножки, дергается в судорогах… Но мне кажется, что в том, что я делаю, есть некий задел на будущее, хотя это и звучит несколько самонадеянно. Во мне нет ничего пророческого, но я пытаюсь предвосхитить момент прихода нового поколения — некоего поколения Х, которому это будет интересно.
А нынешним поколением, нынешним временем вы довольны?
Я застал и совсем другое время, и других людей. Но это самое ужасное — ругать время, в котором ты живешь… Хотя, конечно, наше время — отстой. Но в нем тоже что-то есть! В каждом времени есть своя точка восхода, даже в самом отвратительном.
Нынешняя точка восхода — ноль?
Нет, ноль, наверное, еще не достигнут, хотя… Знаете, еще одна примета современности — много свободы. Вот, например, кино. Хотите снять «Доктора Живаго» — пожалуйста, «Мастера и Маргариту» — на здоровье! Но Тарковский и Параджанов делали великие вещи тогда, когда вообще ничего было нельзя. А сейчас к их уровню никто даже близко подойти не может. Потому что свобода — это внутренняя креативность, которой сейчас нет нигде в мире… Отсутствие такой креативности в России, наверное, связано с тем, что мы пережили 80 лет геноцида. Потому что если людей бить лбом об забор, они станут идиотами. Это мы и имеем. Впрочем, я всегда говорю, что на Западе даже хуже, потому что наша российская антисанитария создает впечатление жизни. А на Западе — такая чистенькая мертвецкая. И против общества потребления ты не восстанешь, не станешь диссидентом. Тут трудно проявить инакомыслие — что композиторам, что публике… Говоря о конце времени композиторов, надо говорить и о том, что наступил конец времени публики. Мало кто сегодня чувствует, понимает музыку…
И как воспитать новых слушателей?
А они не нужны! Музыка будет существовать по-другому. Многие современные опусы просто нельзя играть в больших залах, на концертах. Произведения должны звучать в камерной обстановке, а слушатели — участвовать в визуально-музыкальном перформансе. Нужно отдохнуть от публичности, от шоу…
Это не приведет в окончательному отказу от классики? Она погибнет.
Погибнет этот мир! В нынешнем виде мир, мне кажется, доживает последние годы... Будет что-то другое — хуже или лучше, не знаю, но другое... Но самое страшное — если Апокалипсис не наступит, а будет это вечное свинство. Оно гораздо хуже любого Апокалипсиса. Помните у Хлебникова: «И когда земной шар, выгорев, /Станет строже и спросит: «Кто же я?» — /Мы создадим «Слово Полку Игореви» /Или же что-нибудь на него похожее»... Только после того, как что-то закончится, может начаться новый эпос, новый фольклор... Что-то настоящее.
Владимир Мартынов
(род. в 1946 году) — российский композитор, теоретик и историк музыки. Работает в эстетике минимализма, постмодернизма. Создает произведения в различных музыкальных жанрах. Автор музыки более чем к 50 телевизионным и кинофильмам (среди них «Холодное лето 53-го», «Николай Вавилов»,«Русский бунт», «Остров»). Пишет музыку к театральным постановкам Юрия Любимова, Анатолия Васильева и др. Автор нескольких монографий. Один из основателей Центра развития и поддержки новой музыки Devotio Moderna. С 2002 года в Москве проходит ежегодный фестиваль Владимира Мартынова.
