В Западной Европе (точнее, в трансатлантическом пространстве, включающем США и Канаду) дата раздела восточноевропейских территорий между нацистским и советским режимами практически изглажена из государственной исторической политики и общественной жизни. Это событие почти полностью затмевается воспоминаниями о военном союзе «большой тройки», совместной борьбе держав антигитлеровской коалиции против Третьего рейха, высадке в Нормандии (1944) и Дне победы (1945). Особенно ясно эта забывчивость проявляется в отношении к Сталину, которого, конечно, считают жестоким диктатором, но зато и надежным союзником — резкий контраст с безоговорочно одиозной фигурой Гитлера. С точки зрения англичан, «сидячая война», начало которой положило нападение Германии на Польшу, заслуживает разве что сноски в учебниках; французы не склонны рассматривать вторжение вермахта в 1940 году как закономерное следствие гитлеро-сталинского пакта.
В Центрально-Западной Европе (Германия, Австрия) ситуация примерно такая же. Германо-советское порабощение восточноевропейских стран в 1939–1941 годах отступает на задний план перед воспоминаниями о событиях 1941–1945 годов: «истребительной войне на Востоке», «Аушвице», «воздушной войне» и т.п. вплоть до «8 мая», символизирующего разгром, «катастрофу», оккупацию и раздел страны, но вместе с тем — для ФРГ — и освобождение от тирании, демократизацию и экономическое возрождение. К тому же сознание ответственности за преступления вермахта и СС на территории СССР заставляет немцев приглушать критику Сталина. А тот факт, что вермахт и Красная армия проводили в 1939 году в оккупированной Польше совместные парады, а гестапо и НКВД — совещания по координации своей работы, не находит отражения в картине исторических событий, утвердившейся к настоящему времени в немецком общественном сознании.
В Центрально-Восточной Европе (Польша, Чехия, Словакия, Венгрия и другие страны Дунайско-Балканского региона), напротив, договор между Гитлером и Сталиным является для культуры исторической памяти во всех ее аспектах — государственном, церковном, общественном, семейном, индивидуальном — главной точкой отсчета. 23 августа 1939 года обозначило конец начавшейся в 1918 году краткой «золотой поры» национальной независимости, политического самоопределения и культурного развития этих стран. Немецкая агрессия 1 сентября 1939 года и советское вторжение 17 сентября для поляков — две стороны одной медали. Они не придают значения тому обстоятельству, что в 1941 году «двойная» оккупация превратилась в чисто немецкую, а в 1944 году Красная армия изгнала немцев из Польши.
Еще более негативно 23 августа 1939 года воспринимается в странах Балтии, для которых в тот день начался процесс не только советизации, но и полной утраты государственной независимости. Недаром в августе 1989 года в память об этом событии более миллиона эстонцев, латышей и литовцев выстроили 600-километровую живую человеческую цепочку Таллин—Рига—Вильнюс.
Политика Восточной Европы (страны СНГ, включая Россию) направлена на последовательное вытеснение воспоминаний о том, что советско-германский союз, заключенный в 1939 году, имел целью раздел чужих территорий. До августа 1988 года в Советском Союзе отрицали сам факт существования секретного протокола к пакту о ненападении, устанавливавшего «разграничение сфер обоюдных интересов в Восточной Европе». И только в декабре 1989 года Съезд народных депутатов принял постановление, в котором не только признавалась аутентичность этого протокола, но и осуждалось его содержание. Открытие доступа к советским архивам при Борисе Ельцине способствовало самокритичной оценке советско-германского союза в 1939–1941 годах, и более того, осуждению таких преступлений советского режима, как массовое уничтожение пленных польских офицеров в Катыни. Все это, однако, не нашло должного отражения в той окрашенной государственническими тонами культуре исторической памяти, которая возобладала позже, при Владимире Путине, когда была осуществлена частичная реабилитация советского прошлого в целом и в особенности Сталина. В его союзе с Гитлером, как и до 1989 года, теперь видят лишь вынужденный тактический маневр в условиях политики «умиротворения агрессора», проводившейся западными державами и выразившейся в подписании мюнхенских соглашений осенью 1938 года.
Схожи и официальные трактовки событий семидесятилетней давности в Беларуси, на Украине и в Молдове, бывших советских республиках, территориально выигравших в результате расширения СССР на запад. В неофициальных текстах здесь применительно к 17 сентября 1939 года можно встретить даже такую циничную формулу, как «золотой сентябрь». На Украине, однако, гитлеровско-сталинский пакт является предметом дискуссий. Киеву еще предстоит решить для себя, было ли включение в 1939 году Львова и Черновиц в состав УССР преступным деянием Сталина или этот акт скорее следует расценивать как окончание «польской и румынской оккупации западноукраинских областей».
Опубликовано в журнале Osteuropa, 2009, № 7–8. С. 249–256. Сокращенный перевод с немецкого Г. Маркова
Схожи и официальные трактовки событий семидесятилетней давности в Беларуси, на Украине и в Молдове, бывших советских республиках, территориально выигравших в результате расширения СССР на запад. В неофициальных текстах здесь применительно к 17 сентября 1939 года можно встретить даже такую циничную формулу, как «золотой сентябрь». На Украине, однако, гитлеровско-сталинский пакт является предметом дискуссий. Киеву еще предстоит решить для себя, было ли включение в 1939 году Львова и Черновиц в состав УССР преступным деянием Сталина или этот акт скорее следует расценивать как окончание «польской и румынской оккупации западноукраинских областей».
Опубликовано в журнале Osteuropa, 2009, № 7–8. С. 249–256. Сокращенный перевод с немецкого Г. Маркова
