Глава "Тройки Диалог" Рубен Вардарян - The New Times

Недоиспользованная экономика. Мировая экономика становится все менее предсказуемой. Не только потому, что в Америке кризис, но и по той причине, что мир меняется — появляются новые риски и возможности. России и российского бизнеса это тоже касается. О том, что ждет мировую и российскую экономику в ближайшие годы, The New Times рассказал председатель совета директоров группы компаний «Тройка Диалог» Рубен Варданян

Сегодня много говорится о кризисе, о том, что мир меняется. Так вот — что принципиально изменилось?

Мир кардинально изменился. В 2007 году произошел психологический перелом: люди перестали верить в доллар, перестали верить в то, что Америка или Европа являются «тихой гаванью», в то, что развитые рынки являются надежными, а развивающиеся — рискованными. Вдруг все перевернулось. И произошла еще одна серьезная вещь — государственные структуры в Азии начали инвестировать в частный бизнес, особенно в развитых странах. А это дало совсем другую картину. Вот четыре глобальных изменения, которые приведут к большому переделу всего в дальнейшем. Новая реальность

В последнее время появилось много пессимистичных прогнозов. В частности, аналитики Morgan Stanley считают, что американскую экономику ждет рецессия. А чем нам это грозит?

Ну, если упростить: Америка является крупнейшим рынком потребления всего, что производится в мире. Китай является крупнейшим производителем того, что потом потребляется в Америке. А Россия поставляет сырьевые материалы, чтобы это было произведено. Поэтому цепочка очень простая: если в США меньше потребляется, меньше строится, то в Китае меньше производится, значит, меньше закупается энергоносителей и сырья из России.

Конечно, все устроено сложнее. Если Китай начинает все больше потреблять, картина тут же изменится. В России потребление растет, но пока главной по потреблению является Америка. Когда начинается кризис, реакция наступает не только у людей, но и у корпораций. Все останавливаются и ждут, пока пройдет время. Поэтому активные действия, активные инвестиции, агрессивные проекты — всего этого будет меньше, пока не прояснится картина новой реальности.

В России граждане больше сберегают, чем инвестируют. Однако в условиях когда инфляция 11,9%, это выглядит довольно бессмысленным занятием. Тем не менее последние три года происходит взрывной рост на рынке коллективных инвестиций, и просто на фондовом рынке. Если случится кризис, насколько это чревато какимито социальными последствиями?

Обратимся к сухим цифрам. Итак, в России проживают почти 143 миллиона человек. Из них, по самым оптимистичным прогнозам, 700 тысяч человек инвестировали в российский фондовый рынок. Что это составляет у нас?

Ну, это полпроцента.

Тогда вопрос социального взрыва и всего остального — это тема, которая даже не обсуждается. Фондовый рынок для российского гражданина пока не существует. Если мы говорим про средний класс, который нас волнует, то, по оценкам, людей, готовых инвестировать в фондовый рынок, около 7 миллионов. То есть 700 тысяч — это 10% тех, кто готов. Тоже очень маленький процент. Следующий вопрос — тоже очень грустный для всех нас с точки зрения статистики. По разным оценкам, наличных долларов в России было 50–60 миллиардов, сейчас — 13–20, от этой суммы инвестировано в фондовый рынок всего одна десятая.

Как было раньше? Очень просто: народ держал деньги в долларах и видел, что доллар и в Африке доллар. А потом начал думать, что доллар не так уж и надежен, и начал свои деньги класть в российские банки по ставке ниже инфляции и параллельно начали покупать недвижимость. Тоже оказалось не все так просто — недвижимость не везде растет в цене, и та недвижимость, которую граждане могут себе позволить, не растет. И реально у россиянина сейчас просто нет альтернатив. Он будет вынужден потреблять, потому что понимает, что сбережения тают. Сейчас лучше купить любой товар, даже в кредит, чем проинвестировать туда, где он мало что понимает, — в финансовый рынок или в банк, где ему дадут ниже инфляции, или в недвижимость, где непонятно, что произойдет.

Потолок инфраструктуры

Получается, что главная проблема — отсутствие инфраструктуры?

Отсутствие инфраструктуры в широком смысле — финансовых инструментов, производственных мощностей, кадров. И не только топ-менеджеров. Сейчас найти хорошего сварщика — не меньшая проблема, чем найти хорошего топ-менеджера. Если мы хотим, чтобы дальше экономика росла по 7% в год — а уже есть 1,2 триллиона долларов, — надо расти на серьезные цифры. А чтобы обеспечить рост, нет инфраструктуры. Чтобы росло потребление, надо произвести больше машин, построить новые заводы, дома — а для этого нужен цемент, квалифицированные кадры и много чего еще… И выясняется, что огромное количество денег давит, им некуда деваться — они не могут ни инвестироваться, ни сберегаться. И потому они уходят на потребление. А это — огромное увеличение импорта.

Можно назвать отрасли российской экономики, которые являются на ближайшие годы наиболее привлекательными?

Все. Нет ничего такого в России, что было бы непривлекательным. Все отрасли — от нефтяной и металлургической до производства пива или конфет. Вся экономика России жутко недоиспользована, будут требоваться огромные инвестиции в инфраструктуру, люди будут больше потреблять — больше покупать, больше тратить, и это будет стимулировать рост всего. Например, торговые сети что-то продавать должны. Правильно? Строится огромное количество торговых центров, товар должен продаваться, значит, его надо производить или привозить. Если больше недвижимости начнет строиться, значит, будет больше миграции, больше передвижения из одного региона в другой. Это означает развитие транспорта. Потребительские ожидания выше, чем в той же Индии, где очень многие — более 800 млн человек — живут за чертой бедности. И эти 800 млн не очень быстро втягиваются в процесс потребления. В России другая пропорция: почти из 143 млн населения очень большой процент людей, которые жили нормально в советской системе. И они стремятся вернуться к прежнему уровню жизни. Получается, что у нас совсем другая структура общества и большой потенциал роста.

Критерии успеха

Если взглянуть на тренд позапрошлого и прошлого годов — усиление государственного вмешательства, строительство госкорпораций, рост бюджетных расходов… Это тормоз для развития или, наоборот, позитивный фактор?

Можно приводить примеры как за, так и против. И они будут абсолютно честными. Возьмем АвтоВАЗ. Компания была приватизирована, на момент прихода «Рособоронэкспорта» у государства остался 1% акций. Было перекрестное владение. Компания медленно, но верно шла к концу своей жизни. Пришло государство в лице «Рособоронэкспорта», на рыночных условиях были выкуплены акции даже у тех старых акционеров, которые достаточно одиозны и находятся в Лондоне. Были не обижены миноритарные акционеры, которые уже имели 33% акций АвтоВАЗа. Финансовые институты, которые дали деньги, отлично заработали, потому что они вместе с «Рособоронэкспортом» купили пакет, и все выросло в цене. Государство получило практически бесплатно блокирующий пакет акций не силовым способом, а за счет того, что провело эту операцию. В результате всей этой конфигурации у АвтоВАЗа есть сейчас стратегический партнер в виде крупного серьезного концерна. Выросли все результаты, лучше стали все показатели, потому что просто сократились количество воровства и неэффективность, которая была, потому что там каждый на своей «делянке» немножко «пилил». Вот как сказать — пример хороший или плохой, что государство вмешалось? Акции выросли в цене в 4 раза. То есть по всем законам рыночной экономики можно сказать, что это пример очень успешного вмешательства государства. Консолидация в крупные холдинги — это правильно. Даже частный бизнес консолидируется. А вопрос эффективности управления — это проблема и в частном бизнесе, и в государственном. Пока основная задача — не повышать капитализацию, а зарабатывать на денежном потоке — это и в частном, и в государственном бизнесе плохо. Хорошо, что все госкомпании хотят выйти на IPO. А это означает, что критерий измерения успешности этих компаний будет именно в росте капитализации, а не в том, какое количество денежного потока команда менеджеров правильно и эффективно направит в свои карманы.

Cейчас в другую сторону, нежели в 90-е годы пошел маятник — государство собирает активы. Будут ли все холдинги эффективны? Конечно, нет. Но в чем плюс укрупнения — потом, на следующем этапе, все будет продаваться, но продаваться по-другому. Это уже будут большие деньги, нормальные аукционы, тендеры и все остальное. Так же, как это было во Франции, Англии и других странах.

Вам не кажется, что степень монополизации экономики все-таки высоковата?

А что с чем сравнивать? Конечно, у нас монополизация огромная. Ну а что, в Южной Корее или Японии монополизация маленькая? Мы проходим этап трансформации страны из одной экономики в другую. У нас свободная американская экономика считается примером частной конкуренции. Автомобильная отрасль Америки — банкрот уже 27 лет. С 80-го года эта отрасль не существует. Американская автомобильная промышленность не должна существовать — она неэффективна, она неправильно управляется, у нее неправильные издержки. Существует же! В экономически свободной стране. Как же так? Мы все время хотим, чтобы экономика развивалась свободно — прямо по Адаму Смиту. Вы знаете, меня всю жизнь как экономиста по образованию учили, что вот если спрос и предложение существуют в свободных условиях, то устанавливается идеальная цена. Только есть одно «но»: это невозможно по определению, потому что у рынка всегда есть огромное количество ограничений. Слушайте, вот отрасль пивная, которая практически полностью принадлежит иностранцам. Остался только Останкинский завод — и все. И живет в России, там своя монополизация существует, там свои есть некоторые игры.

Вопрос не в этом, а в том, какими методами достигается успех в бизнесе.

Разными. Я хотел бы жить в стране, где была бы оценка людей по эффективности, где отсутствуют силовые методы и можно подать в суд и выиграть, потому что ты прав. Но возможно ли это сейчас, когда мы переходим от полного беспредела к ситуации, когда есть хоть какие-то правила?

Право на развитие

Значит, проблема еще и в людях?

Главные проблемы в России — демография, инфраструктура и правовое государство.

А насколько образование соответствует потребностям экономики?

У нас нет бизнес-образования. Потому что никто не знал, что такое бизнес. Те же преподаватели, которые читали научный коммунизм, сейчас читают про фондовый рынок. Откуда новые появятся? Не накоплен опыт, не накоплены знания. Поэтому и управленческих кадров не хватает. Раньше для людей было понятно: лучший гендиректор тот, который ехал в Госплан и выбивал себе фонды. Была понятна система измерения успешности гендиректора — насколько больше он мог себе выбить из Госплана фондов. А сейчас другая система. Она еще не установилась до конца. Непонятно, что значит хороший гендиректор? Который вышел на IPO? А оказалось, что после IPO акции падают в цене. Выясняется, что после размещения не надо сидеть на печи и думать: «Какой я умный!», а наоборот, каждый квартал отчитываться, почему у тебя что-то не так.

К вопросу о людях и компаниях, которыми управляете вы. Замысел продать «Тройку» или выйти на IPO через какое-то время сохраняется?

Нет такого замысла. Всегда говорил об одной вещи — я как раз один из тех людей, которые за свободу выбора. А чтобы иметь право выбора между IPO, продажей, сохранением статус-кво, расширением бизнеса в другие направления, ты должен быть определенного размера и уровня развития. Мы понимаем, какого уровня должна быть компания, какого размера должен быть наш бизнес, чтобы у нас такое право было.

Рубен Карленович Варданян родился в 1968 году в Ереване, окончил экономический факультет МГУ, с 1992 года — руководитель компании «Тройка Диалог», в 2002–2004 годах — гендиректор Росгосстраха, в 2004–2005 годах — председатель совета директоров Росгосстраха. В 2007 году принял стратегическое решение сохранить за «Тройкой » статус независимой российской инвестиционной компании. Главное достижение прошлого года — реструктуризация акционерного капитала ОАО «АвтоВАЗ» совместно с «Рособоронэкспортом». Под управлением «Тройки» — $4,5 млрд.