Все персонажи претерпели гендерную рокировку. Г-н Заратустра — Татьяна Бондарева; Регана Лировна Корнуэлл — Антон Мошечков
Палачи и жертвы. В Москву из Петербурга приехал спектакль-скандал — «Лир» Константина Богомолова, поставленный в «Приюте комедианта». Зал Театрального центра на Страстном с трудом вместил всех желающих увидеть апокалипсис своими глазами
Константин Богомолов занимается тем, что театральная критика окрестила «сочинительской режиссурой». За последние годы этот термин прочно вошел в современную историю отечественного театра (в Европе его освоили давно), породив целую плеяду таких сочинителей, представителей театрального арт-хауса. «Лир», которого Богомолов поставил на сцене питерского «Приюта комедианта», — это фантастический эксперимент в современном российском театре. Здесь поражает и глубинный масштаб замысла, и выбранные выразительные средства, и многозначность метафор, и почти безрассудная смелость сценических приемов.
На улице Грановского
Тот, кто ждет очередной версии шекспировской трагедии, может сдать билет: никакой средневековой Англии здесь не будет. Место действия — СССР и Германия, время — от порога Великой Отечественной войны и до победного мая 1945-го. Литературная основа — от Шекспира до Отсебятины (с большой буквы «О» — как фамилия), включая стихи Шаламова, Маршака и Целана, тексты из Евангелия и Ницше. Среди действующих лиц, помимо «советизированных» шекспировских («Самуил Яковлевич» Глостер, «Семен Михайлович» Корнуэлл, «Георгий Максимилианович» Альбани), значатся «посол Европы в нашей стране г-н Заратустра» и «доктор-психиатр Лунц». Все персонажи претерпели гендерную рокировку: мужчин играют женщины и наоборот (насмешка над шекспировским «Глобусом»). Рокировка произведена максимально честно, без всяких стилизаций — актрисы лишены практически всех половых признаков: на них нет ни грима, ни маникюра, кажется, даже бюстгальтеров нет. Мужские костюмы — самые что ни на есть мужские, мешковатые уродливые пиджаки и брюки, одинаковые безликие белые рубахи с отстающими от тонких шей воротниками, мужские ботинки и забранные в пучки и хвостики волосы. Мужчины наряжены в нелепые советские платья, чулки в резинку, украшены дешевыми брошками и клипсами. На сцене — красно-коричневые деревянные панели элитного номенклатурного дома «на Грановского», лязгающий железный лифт старой советской модели с неминуемым выходом в шахту, мерцающие неоновым слепящим светом лампы, свисающие с высоких потолков (художник Лариса Ломакина). Обычную обстановку сталинского ампира нарушают лишь горы щепок на полу.
С первых минут спектакля со сцены доносится жуткий непрекращающийся гул, на фоне которого голоса актеров обретают странные лающие интонации. Впрочем, иногда они пользуются микрофоном, и тогда действие переходит в жанр правительственных концертов или протокольных телерепортажей с Красной площади. Члены «лирского» политбюро приветливо машут зрителям, как с трибуны Мавзолея. Слух режет бравурный то ли советский, то ли нацистский марш.
 |
Рак — это другие
Сам Лир, Король Лир (Роза Хайруллина) — инфернальное существо непонятного пола с воспаленным блеском в глазах и нездоровой землистой бледностью кожи.
Праздничный обед кремлевской элиты — с неизменными для советских застолий лоханями винегрета и оливье, толстыми солеными огурцами, дымящейся вареной картошкой, а также грузинским вином и «Столичной» водкой — проходит под занудные здравицы в честь хозяина страны, раздраженно принимающего очередные признания в любви. Корделия, как известно, нарушает этот поток славословия, вызывая тем самым бешенство Лира. С этого момента у Шекспира начинается драма, а у Богомолова — подлинный апокалипсис.
Рак, о симптомах которого Лир прочтет в лохматой распадающейся советской энциклопедии, расползается по сцене красными жирными раками, которые будут совокупляться на продавленных стульях, вцепляться в ляжки приближенных и плодиться мелкими вареными рачками прямо на наших глазах. Метастазы — как метафора, над которой Константин Богомолов сам хохочет сатанинским смехом, разрывая этот жуткий безжалостный сюжет распада до нечеловеческих глубин, до черноты, до бездны, до вырванных наружу кишок.
Собственно, так — буквально кишками наружу — живет в спектакле один из героев, самурайского вида генерал Корнуэлл (Дарья Мороз). Перед тем как вспороть себе живот, генерал штопором (!) вырвет глаза у изменника Глостера, и из пустых глазниц фонтаном хлынет белая мутная жидкость. Помещенный в психушку Лир вместе с остальными пациентами будет жадно поедать из тарелки собственные испражнения, а светило карательной психиатрии бесстрастным голосом зачитает в микрофон список используемых в заведении пыток, от инсулинового шока до кислородных инъекций под кожу.
Режиссер словно ведет нас по тонкой проволоке над и между жанрами — от гротеска булгаковского варьете и черных комедий абсурда до физиологического кошмара документаль-
ных свидетельств, когда сознание распадается кусками от невозможности вместить в себя масштаб трагедий. И тогда на помощь приходят строки из Пауля Целана и Варлама Шаламова — поэтов, вернувшихся из ада концлагерей и перемоловших свой страшный опыт в поэзию. Поэзию вырванных ногтей, выдранных седых волос, торжествующих зловоний, отмененного стыда и будничных предательств.
„
Наши салюты нам дороже наших мертвецов, поэтому вновь и вновь летят щепки, накрываются красными скатертями столы, звенят наполненные водкой стаканы…
”
Пир победителей
У нас, у советских людей, не принято ходить в эту сторону, свой ад мы задрапировали под алтарь и с упорством безумцев все кидаем и кидаем туда новые жертвы, не стыдясь ни мертвых, ни живых. Константин Богомолов попытался выковырять из нашего генетического кода число зверя, вытащить, как иглу из мозга, услышать этот нарастающий гул, допить это «черное молоко рассвета» до последней капли. Но наши салюты нам дороже наших мертвецов, поэтому вновь и вновь летят щепки, накрываются красными скатертями столы, звенят наполненные водкой стаканы… Палачи и жертвы, сидящие за одним столом, не замечают ни вспоротых животов, ни вырванных языков, ни выколотых глаз. Очередной сверкающий бриллиантами пятиконечный орден вонзится в лацкан пиджака, и горло разорвет истошное: «Я помню тот Ванинский по-орт!..» Пир продолжается.
Такой бесстрашный и страшный спектакль не под силу сделать без команды, без людей «одной крови». Константин Богомолов собрал удивительный актерский ансамбль, в котором соединились актеры из Москвы и Санкт-Петербурга, поражающие отвагой и профессиональным достоинством, с которым проходят все круги ада. Они читают режиссера по губам и точно знают, ради чего «умирают».
Жаль только, что «Лир» прожил на московской сцене всего лишь три дня. Так что тем, кому не удалось увидеть его в столице, придется отправиться в Питер, в «Приют комедианта». Богомоловский «Лир» при всем своем трагизме и обреченности подтвердил очевидное — театр свободен. И единственное, что может угрожать этой свободе, — наш страх перед ней.
Tweet
