«У меня на съемках актерам можно все — и текст поменять, и всю сцену». В преддверии выхода в прокат фильма «Сказка про темноту» его режиссер Николай Хомерики дал интервью The New Times
B молодости Хомерики, будучи дипломированным экономистом, работал бухгалтером на заводе «Кока-кола». Однажды друзья силой затащили его в «Музей кино», в то время еще процветавший, на ночь фильмов Тарковского. Выйдя оттуда, Николай, до этого кино не увлекавшийся, решил покончить с офисной жизнью и поступить на режиссерские курсы во ВГИК. Окончив их лучшим студентом, он получил грант от МИД Франции на обучение во французской киношколе Le Famis, мастер-классы в которой вели Вуди Аллен, Жан-Люк Годар, Филипп Гаррель и Лео Каракс. Немудрено, что оба полнометражных фильма Хомерики (до «Сказки про темноту» он снял интеллектуальный триллер «977») были отобраны каннской отборочной комиссией, а французский зритель знаком с творчеством 34-летнего режиссера даже лучше нашего.
Что за фамилия — Хомерики? Греческая?
Вроде грузинская. По крайней мере, мой отец грузин.
Почему тогда «вроде»?
Потому что мама разошлась с ним, когда мне было пять лет. Я в общем-то мало что о нем знаю и помню. А мама особо не рассказывала.
Они нехорошо расстались?
Да. Отношения с тех пор не поддерживали. Год назад объявилась двоюродная сестра по отцу, прислала мне сообщение, но мы с ней до сих пор так и не увиделись.
Что в первую очередь вспоминаете о своем детстве?
Абхазию, Гудаут. В этом месте я отдыхал каждое лето у дедушки с бабушкой. Там был рай, очень красиво, тепло. Никто тогда не мог подумать, что там начнется война.
Вы ее застали?
Слава богу, нет. Бабушку с дедушкой успели вывезти буквально за день до начала боевых действий. Они переехали в Сочи, и потом я ездил к ним туда. Но в Сочи мне нравилось значительно меньше — слишком много людей. А еще я все детство играл в футбол, ходил в секцию по теннису — вообще был спортивным мальчиком. Здоровье закончилось с режиссерскими курсами. Среда там пьющая, сами понимаете.
Сколько людей, учившихся с вами, сейчас в профессии?
Из стен нашей мастерской, которую вели Хотиненко и Фенченко, вышла еще Лена Жигаева. Но она пока только один фильм сняла. Остальные разбежались кто куда.
Во Франции вам было интереснее, чем в России?
По-разному. Первые два года было очень тяжело. Я же снова пришел на первый курс. Студентов учили снимать «восьмерки», а я все это уже знал. Друзей у меня не было, по дому я скучал очень сильно, приезжал в Москву раз в три месяца — тем более что мама тут серьезно болела. В какой-то момент вообще хотел все бросить и вернуться в Россию. Но в итоге переборол себя и проучился все четыре года. Сейчас, конечно, ни о чем не жалею.
Вам предлагали остаться?
Теоретически это можно было сделать, но я не захотел. Очень полюбил Париж, вообще люблю путешествовать, но жить мне больше нравится в Москве.
Любви не хватает всем
Главная героиня вашего нового фильма — одинокая интеллигентная женщина в поиске любви. При этом шансов на успех у нее почти нет, поскольку живет она в глухой провинции, работает в детской комнате милиции, и понятно, какие мужики ее окружают. Вы показывали фильм на многих зарубежных фестивалях. Западная публика понимает, про что он?
Понимает. Разве что реагировать на шутки начинает где-то с середины фильма — просто из-за того, что наш сленг очень трудно адекватно перевести на иностранный язык. Какую-то иронию западная публика не считывает, но в целом проблематика ей очень близка. Женское одиночество — это не российская проблема. На Западе женщине также тяжело найти мужчину, который бы ее искренне любил, не пользовался бы ею в корыстных целях, имел бы при этом интересную работу. На том же Каннском фестивале ко мне подходили француженки и говорили: «Вы сняли кино про меня». Да, в Европе нет детских комнат милиции, но это уже нюансы. Любви не хватает всем.
С героиней картины ее коллеги разговаривают исключительно матом. Очевидно, что из-за этого фильм никогда не покажут по телевидению. Не было соблазна смягчить сценарий, чтобы у фильма была более завидная судьба?
У меня — нет. Соблазн был у продюсеров. Но потом мы с ними сели, поговорили, и я смог убедить их в том, что снимать надо именно так. Мне дали полный карт-бланш, за что огромное спасибо. Часть аудитории при этом мы, конечно, отсекли. Особенно это стало видно на ММКФ. Там была очень тяжелая публика — пожилые люди. Многие ушли после второй сцены, те, кто досмотрел, ругались и плевались. Для них, видимо, в ментовке должны говорить на уровне «пожалуйста, мерси». Пока лучший показ, если брать зрительскую реакцию, был на «Кинотавре», где публика довольно молодая, но при этом искушенная. Смеялись иногда даже больше, чем нужно, но все равно было приятно. Девушки опять же подходили после показа... (Улыбается.)
Вы вообще хорошо знаете женщин?
Нет. Я для того и делал фильм, чтобы понять, что же это за существо такое? Мне всегда было интересно снимать про то, чего я не знаю. Бывают режиссеры, у которых в голове постоянно рождаются сверхидеи, и главная задача — донести их до зрителя. У меня наоборот: все мои фильмы — это исследование того, в чем лично я хочу разобраться.
Разобрались?
Не уверен. Возможно, только еще больше себя запутал. Хотя понимаю теперь, насколько женщинам тяжелее жить на свете, чем мужчинам. В какой-то момент съемок мне стало так же плохо и одиноко, как моей героине.
Вы сами часто говорите кому-нибудь «Я тебя люблю»?
Очень редко. Даже когда действительно люблю, фраза дается тяжело. Слова как будто все обесценивают. Мне вообще с трудом даются проявления нежности. Терпеть не могу ходить за ручку, не люблю всех этих сентиментальностей. В них есть какая-то пошлость. Но женщины это любят. Так что приходится ходить, обниматься.
Что делать женщинам, когда вокруг столько черствых мужчин?
Работать. (Смеется.) Не знаю на самом деле. Это сложный вопрос, и мне отвечать на него было бы некорректно. Я ведь тоже мужчина так себе. Я вообще люблю одиночество.
Получается, ваш фильм — это некое покаяние?
Да. Поначалу я об этом не думал, но в процессе съемок подумал.
Артхаус — идиотское слово
Вы много переделываете в процессе съемок?
Много. Я не снимаю по раскадровкам. Когда прихожу на площадку, почти всегда деконструирую готовую сцену, чтобы потом заново ее собрать.
Вам нравится какое-нибудь четко выстроенное жанровое кино?
Ну да. «Челюсти». Хотя что значит «нравится»... Забавляет скорее. Хорошо снято. В целом я, конечно, больше люблю... как вы это называете — артхаус? Самое идиотское слово на свете. Я бы называл это просто киноискусством.
B молодости Хомерики, будучи дипломированным экономистом, работал бухгалтером на заводе «Кока-кола». Однажды друзья силой затащили его в «Музей кино», в то время еще процветавший, на ночь фильмов Тарковского. Выйдя оттуда, Николай, до этого кино не увлекавшийся, решил покончить с офисной жизнью и поступить на режиссерские курсы во ВГИК. Окончив их лучшим студентом, он получил грант от МИД Франции на обучение во французской киношколе Le Famis, мастер-классы в которой вели Вуди Аллен, Жан-Люк Годар, Филипп Гаррель и Лео Каракс. Немудрено, что оба полнометражных фильма Хомерики (до «Сказки про темноту» он снял интеллектуальный триллер «977») были отобраны каннской отборочной комиссией, а французский зритель знаком с творчеством 34-летнего режиссера даже лучше нашего.
Что за фамилия — Хомерики? Греческая?
Вроде грузинская. По крайней мере, мой отец грузин.
Почему тогда «вроде»?
Потому что мама разошлась с ним, когда мне было пять лет. Я в общем-то мало что о нем знаю и помню. А мама особо не рассказывала.
Они нехорошо расстались?
Да. Отношения с тех пор не поддерживали. Год назад объявилась двоюродная сестра по отцу, прислала мне сообщение, но мы с ней до сих пор так и не увиделись.
Что в первую очередь вспоминаете о своем детстве?
Абхазию, Гудаут. В этом месте я отдыхал каждое лето у дедушки с бабушкой. Там был рай, очень красиво, тепло. Никто тогда не мог подумать, что там начнется война.
Вы ее застали?
Слава богу, нет. Бабушку с дедушкой успели вывезти буквально за день до начала боевых действий. Они переехали в Сочи, и потом я ездил к ним туда. Но в Сочи мне нравилось значительно меньше — слишком много людей. А еще я все детство играл в футбол, ходил в секцию по теннису — вообще был спортивным мальчиком. Здоровье закончилось с режиссерскими курсами. Среда там пьющая, сами понимаете.
Сколько людей, учившихся с вами, сейчас в профессии?
Из стен нашей мастерской, которую вели Хотиненко и Фенченко, вышла еще Лена Жигаева. Но она пока только один фильм сняла. Остальные разбежались кто куда.
Во Франции вам было интереснее, чем в России?
По-разному. Первые два года было очень тяжело. Я же снова пришел на первый курс. Студентов учили снимать «восьмерки», а я все это уже знал. Друзей у меня не было, по дому я скучал очень сильно, приезжал в Москву раз в три месяца — тем более что мама тут серьезно болела. В какой-то момент вообще хотел все бросить и вернуться в Россию. Но в итоге переборол себя и проучился все четыре года. Сейчас, конечно, ни о чем не жалею.
Вам предлагали остаться?
Теоретически это можно было сделать, но я не захотел. Очень полюбил Париж, вообще люблю путешествовать, но жить мне больше нравится в Москве.
Любви не хватает всем
Главная героиня вашего нового фильма — одинокая интеллигентная женщина в поиске любви. При этом шансов на успех у нее почти нет, поскольку живет она в глухой провинции, работает в детской комнате милиции, и понятно, какие мужики ее окружают. Вы показывали фильм на многих зарубежных фестивалях. Западная публика понимает, про что он?
Понимает. Разве что реагировать на шутки начинает где-то с середины фильма — просто из-за того, что наш сленг очень трудно адекватно перевести на иностранный язык. Какую-то иронию западная публика не считывает, но в целом проблематика ей очень близка. Женское одиночество — это не российская проблема. На Западе женщине также тяжело найти мужчину, который бы ее искренне любил, не пользовался бы ею в корыстных целях, имел бы при этом интересную работу. На том же Каннском фестивале ко мне подходили француженки и говорили: «Вы сняли кино про меня». Да, в Европе нет детских комнат милиции, но это уже нюансы. Любви не хватает всем.
С героиней картины ее коллеги разговаривают исключительно матом. Очевидно, что из-за этого фильм никогда не покажут по телевидению. Не было соблазна смягчить сценарий, чтобы у фильма была более завидная судьба?
У меня — нет. Соблазн был у продюсеров. Но потом мы с ними сели, поговорили, и я смог убедить их в том, что снимать надо именно так. Мне дали полный карт-бланш, за что огромное спасибо. Часть аудитории при этом мы, конечно, отсекли. Особенно это стало видно на ММКФ. Там была очень тяжелая публика — пожилые люди. Многие ушли после второй сцены, те, кто досмотрел, ругались и плевались. Для них, видимо, в ментовке должны говорить на уровне «пожалуйста, мерси». Пока лучший показ, если брать зрительскую реакцию, был на «Кинотавре», где публика довольно молодая, но при этом искушенная. Смеялись иногда даже больше, чем нужно, но все равно было приятно. Девушки опять же подходили после показа... (Улыбается.)
Вы вообще хорошо знаете женщин?
Нет. Я для того и делал фильм, чтобы понять, что же это за существо такое? Мне всегда было интересно снимать про то, чего я не знаю. Бывают режиссеры, у которых в голове постоянно рождаются сверхидеи, и главная задача — донести их до зрителя. У меня наоборот: все мои фильмы — это исследование того, в чем лично я хочу разобраться.
Разобрались?
Не уверен. Возможно, только еще больше себя запутал. Хотя понимаю теперь, насколько женщинам тяжелее жить на свете, чем мужчинам. В какой-то момент съемок мне стало так же плохо и одиноко, как моей героине.
Вы сами часто говорите кому-нибудь «Я тебя люблю»?
Очень редко. Даже когда действительно люблю, фраза дается тяжело. Слова как будто все обесценивают. Мне вообще с трудом даются проявления нежности. Терпеть не могу ходить за ручку, не люблю всех этих сентиментальностей. В них есть какая-то пошлость. Но женщины это любят. Так что приходится ходить, обниматься.
Что делать женщинам, когда вокруг столько черствых мужчин?
Работать. (Смеется.) Не знаю на самом деле. Это сложный вопрос, и мне отвечать на него было бы некорректно. Я ведь тоже мужчина так себе. Я вообще люблю одиночество.
Получается, ваш фильм — это некое покаяние?
Да. Поначалу я об этом не думал, но в процессе съемок подумал.
Артхаус — идиотское слово
Вы много переделываете в процессе съемок?
Много. Я не снимаю по раскадровкам. Когда прихожу на площадку, почти всегда деконструирую готовую сцену, чтобы потом заново ее собрать.
А менять текст актерам разрешаете?
У меня можно все — и текст поменять, и всю сцену. Вообще считаю, что кино получается только благодаря актерам. Я стараюсь давать им максимальную свободу действий. В той же «Сказке про темноту» неприкосновенным остался только финал.
У меня можно все — и текст поменять, и всю сцену. Вообще считаю, что кино получается только благодаря актерам. Я стараюсь давать им максимальную свободу действий. В той же «Сказке про темноту» неприкосновенным остался только финал.
Вам нравится какое-нибудь четко выстроенное жанровое кино?
Ну да. «Челюсти». Хотя что значит «нравится»... Забавляет скорее. Хорошо снято. В целом я, конечно, больше люблю... как вы это называете — артхаус? Самое идиотское слово на свете. Я бы называл это просто киноискусством.
На главной странице - кадр из фильма "Сказка про темноту"
