Страшная история

Пьесу «Событие» Владимир Набоков написал в 1938 году для парижского эмигрантского театра. Этот изысканный литературный гротеск фонтанирует интеллектуальными пародиями и вызывающим драматургическим совершенством, чуть ли не в каждой строчке зашифрованы саркастические послания — от имен персонажей и сферы их деятельности до вывихнутых цитат из топовых русских авторов прошлого и настоящего. Казалось бы — при чем здесь Россия-2012?

Константин Богомолов идею «События» вынашивал давно — и реализовал свою мечту ровно в тот момент, как и задумывалось, не раньше и не позже. Конечно, этот спектакль рифмуется с другими работами режиссера: со скандальным «Лиром» (действие которого у него в спектакле происходит в сталинском милитаристском СССР), с безнадежным, застрявшим в эпохе брежневского застоя Wonderland-80 (где веселый абсурд довлатовского «Заповедника» причудливо соединился с мороком Кэрролла и его «Алисы»), с мрачными «Волками и овцами», воспевшими реальность победившего «православного фашизма». Набоковское событие, которого не случилось, по замыслу режиссера стало событием, которого не замечают. Не замечают ни герои спектакля, ни зрители, ожидающие развязки.

Сценическое пространство разделено на два этажа, в которых действие происходит параллельно: нижний этаж — квартира Трощейкиных, верхний — улица за окном, с уличными фонарями, стенами домов, стеклянной витриной с надписью по-немецки Lombard (художник Лариса Ломакина). Квартира воссоздана максимально реалистично, до мельчайших подробностей быта — люстры, камин, картинки и фотографии на стенах, уютные кресла, большой кожаный диван, зеркало, обеденные салфетки в деревянных ободках и прочая домашняя утварь, символизирующая интеллигентский «чеховский» уклад.

„

Набоковское событие, которого не случилось, по замыслу режиссера стало событием, которого не замечают — ни герои спектакля, ни зрители, ожидающие развязки

”

Единственное, что выбивается из бытового полотна почти издевательского «соцреализма», — «недоконченный мальчик», персонаж картины художника Трощейкина, упитанный кудрявый купидон (Яна Осипова), снующий по дому в поисках своих утерянных мячей. Этот придуманный режиссером персонаж и задает условия игры — в героях, в самом сюжете, как в ночном кошмаре, уживаются фарс и ужас, и этот двойной сдвинутый мир выталкивает на поверхность подобных ему двойников.

Две сестры — Любовь (Марина Зудина) и Вера (Наташа Швец) — живут двойной жизнью, мечутся между мужьями и любовниками. Главный герой Трощейкин (Сергей Чонишвили) пишет портреты местных буржуа в двух вариантах: парадные под заказ и реалистичные, «с лиловыми мордами» — для себя. Знаменитый писатель Мешаев (Ростислав Лаврентьев) имеет брата-близнеца, который с горькой иронией признается, что «нас с братом будто играет один актер — брата хорошо, а меня худо». Нанятый Трощейкиным сыщик Барбошин (Федор Лавров) выглядит, как комическая реинкарнация наводящего ужас злодея Барбашина (так и не появившегося на сцене). Ну, а теща Трощейкина — литераторша Опояшина с чеховским именем «Антонина Павловна» — сама словно разрывается изнутри между мужским и женским (эту роль блестяще исполняет Александр Семчев).

Тема театра, тема исполнительства собственной жизни прорывается почти в каждой сцене, актеры будто подчеркивают эту театральную отстраненность, иронизируют над ней, ни на секунду не забывая о публичности своих переживаний. Все они по-театральному прекрасны и по-человечески отвратительны, как бывают отвратительны самовлюбленные и циничные псевдохудожники, псевдоинтеллектуалы, превратившие свою жизнь в цепь сплошных имитаций. «Этой стены как бы нет, а темный провал… и публика в туманном театре, ряды, ряды… сидят и смотрят на меня. Причем все это лица людей, которых я знаю или прежде знал и которые теперь смотрят на мою жизнь. Кто с любопытством, кто с досадой, кто с удовольствием. А тот с завистью, а эта с сожалением. Вот так сидят передо мной — такие бледновато-чудные в полутьме», — делится своими фантазиями Трощейкин, пристально вглядываясь в лица сидящих в зале зрителей. Гости, заполняющие дом в день рождения Антонины Павловны, буквально воплощают в жизнь видения Трощейкина. Вся сцена за праздничным столом придумана как «безумное чаепитие» из книги Кэрролла. «Бледновато-чудные» то ли люди, то ли призраки окончательно превратят драму в кошмарную фантасмагорию, и страх, безумный липкий страх будет расползаться, стелиться по сцене дурманящим жутким туманом.

История о том, как в дом Трощейкиных черным смерчем ворвалась весть о том, что из тюрьмы досрочно освобожден бывший любовник трощейкиной жены, пять лет назад пригрозивший закончить задуманное — «убить обоих», — разворачивается на фоне исторических событий середины тридцатых годов прошлого века. Эти события увлеченные своими страстями герои предпочитают не замечать.

„

На стадионах и площадях ликует нация, встречая овациями истерические речи своего визгливого кумира

”

А тем временем мир за окнами их дома меняется до неузнаваемости в течение трех часов. Там, наверху — где взметнется вдруг стая голубей под крышу, где шаркает артритными ногами старик из ломбарда, где жалобно ноет уличная певица на костылях, где стоит в раздумье женщина с ведром желтой краски, где мелькают кадры цветной жизнеутверждающей хроники. Это хроника счастливой, цветущей страны, в которой рослые широкоплечие физкультурники проходят парадом под бодрые марши, смеющиеся кудрявые девушки танцуют на площадях, румяные мальчики бьют в барабаны, чеканят шаг строгие блондины и, дрожа от возбуждения, выбрасывают вперед руки. И повсюду, куда ни кинешь взор, полощутся на залитых солнцем улицах красные стяги с черной свастикой. Там, на стадионах и площадях, ликует многомиллионная нация, встречая овациями истерические речи своего визгливого кумира, а здесь, на маленькой провинциальной улочке, женщина с белым, как маска, лицом, на минуту задумавшись, решительным жестом выхватывает кисть из ведерка с краской и размашисто выводит на витрине ломбарда огромную шестиконечную звезду. И надпись рядом крупными неровными буквами — JUDE. Женщину потом вырвет тут же, на пороге стеклянной двери с колокольчиком. Или ее вырвет раньше?

А внизу, в объятом паникой доме тонкая, изломанная нелюбовью женщина будет пить свое отчаяние залпом, заливаясь слезами, будет проклинать циничного и трусливого мужа и свою пошлую бессмысленную жизнь, будет требовать развязки, измученная ожиданием события, которое так и не произойдет.

И завороженная нагнетаемым кошмаром публика тоже с нетерпением ждет развязки, лихорадочно строя в воображении возможные варианты конца: приедет и убьет? Успеют сбежать? Она бросит мужа и убежит с любовником?..

А в это время в Лужниках многотысячная толпа восторженным визгом встречала невысокого крепкого блондина с гладким лицом и прозрачными глазами. «Умремте ж под Москвой?! Как наши братья умирали?!» — кричал в микрофон блондин…