«Витя, простите меня, но я на это пойти не могу! У меня театр, семья», — сказал мне немолодой интеллигентный классик отечественной режиссуры, прочитав мою пьесу «Петрушка». Как будто я прислал ему чемодан тротила с просьбой положить на пути следования какого-нибудь кортежа. Между тем я всего лишь написал (это был 2007 год, второй срок Путина приближался к концу) пьесу, клоунаду для драматического театра. Конечно, у ее главного героя есть очевидный политический прототип, но это, ей-богу, не первый случай в мировой драматургии — и театральному успеху отродясь не мешало! Впрочем, классик мне хотя бы перезвонил, некоторые его коллеги по цеху даже не откликнулись, хотя со всеми я знаком лично, а с иными дружу многие годы. А всего-то — пьеса. Ее герой — существо и вправду довольно неприятное, но моей драматургической щедрости хватило на то, чтобы снабдить его вполне человеческими чувствами и рефлексиями. По-моему, Петр Петрович Тишуков получился гораздо симпатичнее своего кремлевского прототипа…
<...>
Примерка
Под оркестровый проигрыш на сцене появляются два клоуна — Толстый и Долговязый: один с сантиметром на шее, другой с блокнотиком. Начинают измерять и обследовать Петра Петровича — один говорит, другой записывает.
Толстый. Сто шестьдесят девять. Восемьдесят два. (Заглядывает в рот.) Тридцать один. (Берет за пульс.) Семьдесят в минуту. (Заглядывает в глаза.) Глаза серые. (Обнюхивает.) Потливость средняя. (Наклоняет Тишукову голову, смотрит в темечко.) Водолей. (Берет ладонь.) Линия жизни в норме.
Входит Каминский. Ему под пятьдесят, одет с демонстративной небрежностью. На ходу изучает записи в блокноте. На ходу же, привычным жестом, вынимает из рук Долговязого листок и начинает изучать свежие записи.
Толстый (горячим шепотом, в ухо Тишукову). Это наш дежурный пигмалион, Каминский фамилия, небось слыхали?
Долговязый (в другое ухо). Лучший по профессии! Будет делать из вас человека.
Каминский. Улыбнитесь, пожалуйста. (Пауза.) Ну, улыбнитесь же!
Тишуков. Зачем?
Каминский. Просто так.
Долговязый. Типа от любви к людям как бы!
Пошутив, Долговязый сам громко прыскает, тут же получает «вселенскую смазь» от Каминского — и падает на пол. Толстый радостно ржет и тоже получает «смазь». Каждый удар сопровождается ударами цирковой тарелки.
Каминский. Петр Петрович, у нас очень мало времени. А профессия для вас новая, улыбаться придется как буратине. Ну! Три, четыре!
Тишуков не улыбается.
Каминский. Ладно. Будем тренировать мышцы лица. Теперь по биографии: она у вас так себе, на троечку. Надо подкорректировать.
Тишуков. Нормальная у меня биография.
Каминский. Я в курсе. А нужна выдающаяся! В вас дети должны играть, как в Чапаева! Ну хорошо: детство, материнская любовь — это мы придумаем… Юношеская романтика — турпоходы там, первая любовь, вся херня… — тоже без проблем. А вот давайте мы с вами, Петр Петрович, подумаем, что делать с ГБ.
Тишуков. С ГБ?
Каминский. Ну да. Все-таки, знаете, не Оксфорд… Надо как-то приладить эту страницу вашей биографии к роли будущего лидера страны. Порвавшей, как назло, со своим тоталитарным прошлым…
Тишуков. Думаете, я вас не вспомнил?
Каминский. Думаю, вспомнили. Я уж вас точно не забуду.
Тишуков. Еще бы. Страшно было?
Каминский. Противно.
Тишуков. Страшно вам было, страшно… (После паузы.) А забавно все повернулось, да?
Каминский. Обхохочешься. Ну что, приступим к созданию светлого образа! Значит, так: на Лубянке вы не диссидентов мучили, а работали на чужбине. Радистка Кэт, профессор Плейшнер, тайные встречи с женой…
В оркестре на два такта возникает тема из «Семнадцати мгновений весны»: «Боль моя, ты покинь меня…»
Каминский. Вот именно. (Оркестру.) Хорош. (Тема, киксанув, прекращается.) Потом — возвращение на Родину, развал великой страны… — вы запоминаете? Развал великой страны… поруганные идеалы, горечь прозрения… приход к христианству…
Тишуков. Это обязательно?
Каминский. Христианство? Разумеется. Будем делать из вас аятоллу, придете и к мусульманству, а пока извольте пару раз в году, со свечкой…
Тишуков. Вы не были таким циником.
Каминский. Помогли добрые люди. Будем мериться цинизмом?
Тишуков. Будем делать свою работу. Каждый — свою!
Каминский. О-о, входите в образ, хорошо… Значит, в общих чертах направление понятно: последний герой, спаситель Отечества. Поехали!
Отмашка в оркестр. Оркестр гремит цирковым маршем Дунаевского.
Каминский. Эй, вы, там! (Хлопает в ладоши, вежливо.) Без хулиганства! И-и!
Оркестр гремит маршем «Прощание славянки».
Каминский отступает в тень, потом и вовсе исчезает, — а на сцене начинается новая клоунада.
Спаситель Отечества
И вот уже Тишуков среди народа — на палубе корабля в шапке с якорем, на ферме в белом халате; дарит девочке воздушный шарик; жмет руки ветерану; «чеканит» мячик со спортсменами; стоит у алтаря со свечкой…
«Народом» в поте лица своего работает Толстый клоун — работники манежа еле успевают «на подхвате» с костюмами и реквизитом. Не сачкует и Долговязый — все время выбегает на авансцену и спрашивает у публики: «Who is Пьётр Пьетрович?» А Тишуков все жмет руки, все гладит детей по головам и машет народу… Музыка сменяется скандированием: «Петр Пе-тро-вич! Петр Пе-тро-вич!»
И вдруг в ритм скандирования, постепенно заглушая его, входит глухой, неровный и отчаянный стук — тот же, что был вначале…
Тишуков. Что это?
Толстый. Что?
Тишуков. Что за стук?
Толстый. Какой стук?
Тишуков. Не валяйте дурака!
Долговязый. А, да. Стук.
Тишуков. Что это?
Долговязый. Слушайте, какая нам разница? Давайте лучше еще народу помашем — там две бабушки необнятые стоят и солдат подвезли «ура» кричать. Сделайте людям радость.
Тишуков. Что за стук, ты?
Долговязый. Это с подлодки, Петр Петрович. Подлодка утонула.
Тишуков. Как… утонула?
Толстый. Физически. Вы давеча на кораблике военном катались, помните? В шапочке. Велели повышать обороноспособность… Ну, и вот.
Тишуков. Что?
Толстый. Ну, что, что… Учения начались наперегонки! А лодка старая, и торпеда старая… Ну и… (Пауза.) Слушайте, вам это надо? Утонула и утонула.
Тишуков. Как не вовремя, а!
Долговязый (осторожно). Я думаю, это американцы.
Тишуков. Что?
Долговязый. Американцы протаранили нашу лодку! Провоцируют напряженность! Всем будет лучше, если американцы.
Толстый. Ага! Давайте вдуем американцам! Ну, хоть по телику.
Долговязый. По телику у нас славно получается!
Толстый. Я побегу сказать, чтобы вдули?
Тишуков. Погодите, а — стук?
Толстый. А-а. Ну, там такая история… Там живые остались.
Тишуков. На лодке?
Толстый. Ну. Человек двадцать, в пятом отсеке. Ну, и стучат по обшивке…
Долговязый. Но мы лучше скажем, что все погибли. Мы их лучше потом наградим! Так всем будет лучше.
Тишуков. А можно спасти?
Долговязый. Да черт его знает.
Толстый. Норвеги кричат, сволочи, что могут спасти. На весь мир третий день кричат. Но я думаю — врут!
Долговязый. Ага! Хотят пробраться к нашей лодке!
Толстый. Разведать секреты!
Долговязый. Спекулируют на крови!
Толстый. Я побегу?
Тишуков. Куда?
Толстый. На телик. Сказать, что спекулируют на крови!
Тишуков (после паузы). Только ты, что ли, потоньше как-то.
Толстый. Чего?
Тишуков. Улыбку хоть спрячь, урод!
Толстый. Обижаешь, командир. Нешто мы ремесла не знаем?
Уходит.
Стук продолжается.
Тишуков. Черт возьми, а!
Долговязый. Может, водочки?
Тишуков. Я не пью.
Долговязый. Зря. (Натыкается на взгляд Тишукова.) Я пойду?
Тишуков молчит.
Долговязый уходит.
Звуки ударов.
Затемнение.
<...>
Вышечки
Барабанная дробь с ударом по тарелке.
Шпрехшталмейстер (появляясь в луче света). Сон-воспоминание! Часть вторая!
Сверху на Шпрехшталмейстера падает петля. Рывок — и он с криком и грохотом исчезает в темноте. Через пару секунд на сцене появляются Толстый и Долговязый. Долговязый деловито наматывает на локоть веревку.
Толстый (публике). А не фиг потому что вспоминать. Развспоминались, меланхолию развели… Айда все вперед! С развалом страны покончено! Уходят в прошлое пресмыкание перед Западом и разгул олигархии! Россия встает с колен! Ну, в общем, вы в курсе. Ой…
На полу обнаруживается игрушечная нефтяная вышка.
Толстый. Вышечка! Нефтяная! (У кого-то из публики.) Не ваша? Ну, все равно, уже моя. (Берет вышечку.) Так вот, я говорю, Россия встает с колен! Или с коленей?
Долговязый. Без разницы. Главное, чтобы вставало.
Толстый. О, еще одна! Не возражаете? (Берет с пола вторую вышечку.)
Долговязый. Чего это она опять твоя?
Толстый. А я просто рядом оказался. Да ты не расстраивайся, ты вокруг пошарь — большая страна, чай, не Албания!
Долговязый смотрит вокруг себя, потом вдруг начинает принюхиваться.
Долговязый (радостно). Газом пахнет! (Уходит в правую кулису.)
Толстый. Так вот я и говорю: Россия успешно возрождается, противостоя распаду западной цивилизации как вечный хранитель… этой, блядь, как же ее? — нравственности! И этих еще, сука… духовных начал! (В публику.) У вас духовные начала где хранятся? У меня в офшоре, под двенадцать процентов. Адресок дать? (Дождавшись согласия, показывает кукиш и радостно смеется.)
Долговязый (возвращаясь с небольшим вентилем в руках). Газопроводик надыбал!
Толстый. Ну вот, а ты боялся… Ты рядом еще пошарь — там, может, грибница…
Уходит в левую кулису, унося вышечки. Фанфары.
Торжественный голос. Дамы и господа! Петр Петрович Тишуков!
С ударом тарелки в луче света наверху появляется Тишуков. Он сидит на трапеции. Трапеция спускается, Тишуков сходит и раскланивается с публикой. Над головой — сияющий нимб светодиодного происхождения. В руках — клетка с хомячком.
Долговязый. Здравствуйте, Петр Петрович!
Тишуков (сходя на землю). Здорово. Чего это у тебя?
Долговязый. Где?
Тишуков. А в руках.
Долговязый. Вентиль, газовый.
Тишуков. Почему у тебя?
Долговязый (подумав). Национальное достояние.
Тишуков. Кто? Ты?
Долговязый. Он.
Тишуков. А почему у тебя-то?
Долговязый. Охраняю.
Тишуков. А, это другое дело. Ты хорошо охраняй! Отпечатков пальцев чтобы не осталось.
Долговязый судорожно сглатывает, трет вентилем о штаны, осторожно кладет его на землю и пододвигает в направлении Тишукова.
Тишуков. Это в смысле: тебе ничего не надо?
Долговязый кивает.
Тишуков. Никаких интересов, кроме интересов Родины?
Долговязый кивает.
Тишуков. Молодец! Чего бы тебе за это дать?
Вынимает из-за пазухи воздушный шарик, надувает, и шарик оказывается глобусом.
Тишуков. На. Будешь у нас по внешней политике. Поезжай куда-нибудь, развейся… Хотя нет. Отдай!
Долговязый отдает шарик-глобус, и Тишуков его сдувает.
Тишуков. Брошу-ка я тебя лучше на юстицию. Ты к юстиции как относишься?
Долговязый. Положительно.
Тишуков. Вот и пойдешь на нее. Повернись. (Повязывает ему повязку на глаза.) Не жмет?
Долговязый. Нет.
Тишуков. Меня видно?
Долговязый. Ага.
Тишуков. Ну, иди… Фемида!
Дает ему в руки маленькие весы и большой нож — и подталкивает в сторону кулисы.
Долговязый (радостно). Ага-а! Кто не спрятался, я не виноват! У-тю-тю-тю-тю…
Уходит, поигрывая ножом.
Тишуков (хомячку). Как мне скучно, Яша! Как мне скучно, если бы ты знал… (Сняв свечение с головы, утирает пот платком.) Вчера целый день решали вопросы сельхозтехники. Приперли меня на вертолете в какую-то дыру, дали хлеб-соль и ну водить… Губернатор, охрана, телевидение, от страха мокрое. Я говорю, что написали. Какие-то дотации, какой-то парк техники. Жара! Все покрасили к приезду, еле высохло. Повели щупать комбикорм. Запах — не передать! Щупаю, головой киваю… Яша, скажи: какого хера я мацал эту дрянь, зачем кивал? Молчишь? Ну, молчи.
Отходит к кулисе, мочится вниз.
Крики снизу. Петр Петрович! Ура-а-а! Петр Петрович, мы здесь!
Женский визг восторга. Тишуков, не переставая мочиться, машет вниз свободной рукой.
Тишуков (застегиваясь, хомячку). Видал? И так пять лет. Тебе хорошо: поел-поспал, а у меня крыша едет. Комбикорм — ладно! А социальные вопросы решать в прямом эфире? Ветеран труда Спиридонова из Воронежа, старая коряга, потребовала горячей воды! Яша, откуда я ей возьму в Воронеже горячую воду? Поставил раком губернатора — там же, в прямом эфире, и поставил. Вечером спрашиваю: ну как? Отлично, говорят — еще два пункта рейтинга! Спиридоновой привезли от губернатора цистерну горячей воды, помоется напоследок… А мне, Яша, привезли из Академии наук карту звездного неба, на утверждение. Внес исправления, подписал. Благодарили! Хоть бы кто мне в рыло дал, а? Во народ…
Пьеса «Петрушка» выходит в издательстве «Время», в сборнике драматургических произведений Виктора Шендеровича «Текущий момент и другие пьесы»
Tweet
