Философская порка

Mосквичка Алена Городецкая рассказала, что однажды выпорола сына во втором классе за то, что неделю водил ее и няню за нос: прятал дневник. Сейчас сыну тринадцать. «Считаю, что в той ситуации это было нужно, — говорит Алена. — Я в его возрасте умела правильно одеться для получения ремня. Благодарна маме за каждую затрещину. Их, кстати, было явно недостаточно».

«В моем детстве любой старший, даже незнакомый, мужчина мог оттаскать за уши за шкодливость, переходящую границы, и дедок мог клюкой огреть за неуважение! — вспоминает фотограф Игорь Родин. — Я считаю, дать подзатыльник сыну — в этом ничего страшного нет, но только в средней школе. Я сам получал подзатыльники от отца, за мои поступки это самое легкое, что могло случиться. Если я посчитаю, что переросток заигрался, врежу подзатыльник и чужому. А то сейчас слюнтяи растят слюнтяев».

По словам специалистов, взрослые часто отыгрываются на детях за собственные травмы. «Пациентка, которую в детстве наказывали физически, теперь срывается на своего ребенка, — говорит психиатр, член Общества психоаналитиков Германии Нина Лившиц. — Потом у нее появляется чувство вины, она ненавидит себя за это, но не может остановиться. Она вспоминает, как сама страдала в детстве, когда ее били, но ничего не может поделать».

Психиатры говорят, что основное условие нормального развития личности — это эмпатия родителей, способность понимать душевное состояние ребенка и умение показать это. Битье нарушает эти условия и приводит к патологиям. Например, если ребенка бьют в младенческом возрасте (трудно такое представить, но младенец может настолько раздражать некоторых родителей, что они его шлепают), то это ведет к нарушению базового доверия. То есть ребенку мир кажется враждебным и непонятным. У дошкольников нарушается способность общения с близкими людьми, расположенность к диалогу. Когда ребенка бьют в школьном возрасте, это приводит к тому, что у него не формируется понятие автономии и неприкосновенности собственного тела. «У меня была пациентка, которую мать наказывала физически, — рассказывает Нина Лившиц. — Она выросла, и у нее появились проблемы с мужчинами: если ее находят привлекательной, она чувствует себя обязанной спать с ними, вплоть до того, что они могут ее взять и в групповой секс, и в свингер-клуб — но она не знает, хочет она этого или не хочет, хорошо это для нее или плохо». А рукоприкладство в период полового созревания не дает юному человеку стать индивидуальностью, выйти из психологической зависимости от взрослых.

Как ни парадоксально, с точки зрения психического здоровья даже лучше, если ребенок, совершенно не получая от родителей защиты и любви, воспринимает их как чужую и враждебную силу: тогда надо просто выжить, вырасти, дотерпеть. Хуже, если он все-таки любит своих мучителей — тогда он чувствует виноватым себя: плохо себя вел, заслужил побои, родители наказывают его потому, что любят… И по этому принципу — «бьет, значит, любит» — живет целая страна.

«Телесное наказание детей — это как бы легитимное физическое насилие, — говорит Вера Акулова, активистка московской феминистской группы. — Поэтому отношение к телесным наказаниям прямо связано с отношением к насилию вообще. Старшие поколения нашего общества выросли в тоталитарном государстве, где уважения к человеческой личности и быть не могло. Сейчас оно официально провозглашено, но на деле изменений немного. Не случайно многие родители оправдывают насилие в отношении своих детей тем, что «надо их готовить к взрослой жизни, там с ними церемониться не будут». Действительно, в нашем обществе более сильные и привилегированные не церемонятся с более слабыми: представители государства — с гражданами, работодатели — с работниками, мужчины — с женщинами, здоровые — с инвалидами».

У нас прижилась особая форма ханжества, когда навязывается мнение, что любое вмешательство в семейные дела противоречит принятой общественной этике. «Как только мы начинаем говорить о том, что дети должны иметь право обратиться за поддержкой, вы не представляете, какой поднимается крик, — говорит Вероника Кочетова, руководитель пресс-службы уполномоченного по правам ребенка Павла Астахова. — Религиозная общественность кричит, что в России свой традиционный уклад, не мешайте родителям воспитывать детей! Конечно, семья лучше, но если семья может убить ребенка?» Недавно стало известно о трагедии, случившейся в Нижнем Новгороде: 27-летняя модель выкинула ребенка из окна, потому что он громко пищал, а у нее была послеродовая депрессия. При этом она еще до беременности была поставлена на учет в психдиспансере. Похожая ситуация почти одновременно была в Финляндии. Анна Оксанен, 27-летняя гражданка России, работала там стоматологом, но заболела депрессией, уволилась, забеременела, легла в клинику, потом у нее началась послеродовая депрессия, и теперь финские власти хотят забрать у нее ребенка. «Наши, конечно, выступают: «Как же так можно?!» — рассказывает Вероника Кочетова. — Но вот на ту мать, которая выбросила ребенка из окна, никто не обращал внимания, и она совершила преступление. А у финнов перестраховочная система, они знают, что в состоянии депрессии женщина может совершить все что угодно».

У нас тоже существуют органы опеки, но часто есть только один представитель на шесть тысяч, а то и десять тысяч детей при норме на две тысячи в городе и полторы тысячи в деревне. Многие программы по защите прав ребенка, как показывает практика, еще слишком сырые. В частности, практика устройства сирот в семьи — детей часто возвращают в приюты, так как у приемных родителей нет опыта общения с трудными детьми, а государство еще не готово предоставить полноценную поддержку. К тому же многое зависит от регионов: если в Тюмени или Краснодаре эти программы имеют сильную поддержку, то, допустим, в Якутии социальным работникам даже добраться до большинства населенных пунктов — проблема.

И все же вопрос не в законах или программах, а в умах, которые считают, что «силовое» воспитание детей — внутреннее дело семьи. Для таких людей ребенок — не личность, а что-то вроде собственности или домашнего животного, то есть существо практически неодушевленное. Эта дегуманизация, то есть обезличивание человека, обесценивание его жизни, представление его объектом, который не чувствует боли, обиды, унижения и не понимает слов, — самым драматическим, а часто катастрофическим образом отзывается на его взрослой жизни. А значит — и на жизни окружающих его людей.