Гнездо глухарей

В Третьяковской галерее в зале советской живописи есть странная картина. Называется «Шар улетел». Автор — художник Лучишкин. Написана в 1926 году. На картине — пустынный двор, зажатый двумя уползающими вверх углами домов, одинокая девочка в центре двора и красный воздушный шарик, парящий в равнодушном сером небе. Если приглядеться, в окнах домов можно увидеть фрагменты чужих жизней. А в одном окне, в доме справа, в верхнем этаже — фигурка повесившегося человека. Светлому будущему молодой веселой победительной страны художник Лучишкин противопоставил мертвые глаза самоубийцы. Константин Богомолов в финале спектакля «Табакерки» «Год, когда я не родился» воспроизводит эту метафору, словно проверяя зрителей — заметят или нет. Замечают не все. И не сразу.

«Год, когда я не родился» — о тех, кто не выдержал эксперимента над человеческой природой и самоликвидировался, не успев родиться. Страшное слово «аборт» не раз звучит в спектакле в нервных монологах обманутой мужем неудачницы Искры (Дарья Мороз). Искра ломает себя, как сухую отмершую ветку, обрубая все надежды на потомство. Окончательно породу оборвет юный Пров (Павел Табаков), у которого свое «число зверя», еще одно страшное слово советских времен — «груз 200». Впрочем, все это будет потом, когда отгремит парад на Красной площади в день 9 мая 1978 года, а пьяная пионерка, проблевавшись над Вечным огнем, разденется до трусов и превратится в обдолбанную шалаву из века двадцать первого: запиканные рваные кадры из ютуба словно соединят вчерашний совковый запой с сегодняшним гнусным похмельем.

Чтобы разобраться с настоящим, Константин Богомолов воспользовался классиком советской драматургии Виктором Розовым — в основу спектакля легла (именно так!) его пьеса «Гнездо глухаря». Пьеса о распаде, о бумеранге, который всегда возвращается, о том, что пожнешь именно то, что посеешь. И если сеешь мертвое, то и взойдет гнилое.

Виктор Розов, как настоящий советский классик, любил изъясняться заповедями и проповедями, наделял положительных героев ангельскими чертами, а отрицательных стирал в порошок от души. Пьесы его подкупали артистов мощными ролями, а зрителей — романтическим мелодраматизмом, очищающими страданиями и жизнеутверждающим финалом. «Розовским мальчиком» был когда-то и сам Олег Табаков, кромсавший отцовской шашкой полированные тумбочки, тем самым символизируя победу духа над бытом.

Герой «Гнезда глухаря» товарищ Судаков тоже, наверное, в юности шашкой махал, а нынче заканчивает свой век среди шевелящихся обрубков — людей, искалеченных нравственно и духовно, не способных ни на сострадание, ни на созидание. «Нас водила молодость в сабельный поход!» — напомнит ему подруга молодости, приехавшая за помощью (Надежда Тимохина). «Смерть пионерки» Багрицкого — один из культурных кодов нескольких поколений советских людей. Помните, эти же строки читает романтическая пионерка Таня, героиня фильма «Дикая собака Динго», читает внезапно, самозабвенно, и столько в ее исполнении было неподдельного чистого чувства! Кто нам тогда объяснял правду про «кронштадтский лед»?

Через Багрицкого, через черно-белый телевизор со сладкими слюнями «От всей души», горловым пением вечно молодого Кобзона и эзоповыми шутками из «Вокруг смеха» режиссер аккуратно подводит нас к пропасти, пролегающей между прошлым и настоящим, туда, где кончается ностальгия.

Обратная сторона советского величия проецируется на одну, отдельно взятую советскую семью черно-белым экраном, разделенным на сектора. Камеры слежения установлены во всех комнатах и даже в туалете. И параллельно с действием, происходящим на сцене, мы из зала наблюдаем за тайной жизнью героев с помощью гэбэшных спецсредств. Это беззвучное серое кино очень точно передает стилистику семидесятых — с модой на многосерийные телеспектакли и привычкой к коллективным телепросмотрам. Праздничный стол, заваленный дефицитными продуктами, иконы, расставленные на полированном серванте, запретная пластинка «Битлз», красно-белая пачка «Мальборо», как символ статусности, — все эти приметы благополучия у Розова выписаны с сатирической вульгарностью, а в спектакле парят, словно в невесомости, оторванные от драматургического предназначения (художник Лариса Ломакина). Подробности быта здесь играют роль включенного телевизора, под его бормотание здесь и разворачивается подлинная трагедия.

Семья Судакова — Табакова — это обратная сторона парада. Семья, построенная на мифах о семье, рано или поздно рухнет под тяжестью вывалившихся из всех шкафов скелетов. Цепь предательств и вранья обязательно замкнется. И холуй, которому ты выстелил ковровую дорожку, обязательно по ней вскарабкается на самый верх, к следующему хозяину, прямо по головам живых людей. Роль зятя главы семьи, Егора Ясюнина, ключевая в галерее характеров и типажей. Александр Голубев блестяще передает простодушное обаяние подлости, ее будничность и даже некоторое достоинство, которым эта подлость себя прикрывает.

„

Холуй, которому ты выстелил ковровую дорожку, обязательно по ней вскарабкается на самый верх, к следующему хозяину, прямо по головам живых людей

”

В спектакле собран замечательный актерский ансамбль во главе с Олегом Табаковым, который в работах Константина Богомолова существует невероятно органично и объемно. Так было в «Фигаро», где Табаков сыграл роль Графа, так было в недавней «Чайке» (Дорн) и теперь здесь, в резонирующем со временем пространстве розовской драматургии. Судаков и Табаков словно дополняют друг друга, такой характер Табакову выдумывать нет нужды, он сам спокоен, благополучен и великодушен. Он живет вне потрясений и вне сомнений, как и все население СССР, в котором из поколения в поколение передаются священные мантры Империи: Великий Октябрь, великий Ильич, мудрый Сталин, народ-победитель… Придуманные герои и придуманные подвиги вытеснили из массового сознания стыд за совершенные преступления, за соучастие в коллективном вранье, которое давно стало официальной историей страны и народа. С гордостью мы несем знамена беспамятства сквозь века и поколения. Константин Богомолов — один из немногих художников, кто пытается говорить на запретные темы, рискуя быть обвиненным в надругательстве над «чувствами верующих».

Именно в этом спектакле впервые на нашей сцене возникает опасная тема преемственности поколений: никто еще с такой убийственной прямотой не выстраивал в нашем сознании мостик между вчера и сегодня. Страна победившего быдла словно совершила исторический кульбит во времени и вернулась к своей исходной точке — к бунинским «окаянным дням», к диктатуре человеческого распада. Завершающие кадры спектакля — положенные на музыку гимна Александрова слова зэковского фольклора: «Свобода, бля, свобода, бля, свобо-ода!» — пропетые жалобными женскими голосами местной алкоголички Веры (Роза Хайруллина) и ее дочки Зои (Евгения Борзых). И ноги повесившейся на люстре интеллигентки и интеллектуалки Искры.