Золотое дно

Внешне Брассай был похож на провинциального нотариуса, довольно скучного и застегнутого на все пуговицы зануду. В придачу ко всему ему была свойственна самодовольная уверенность в том, что все, что он делает, — гениально. В своей гениальности он убедил и современников. Сальвадор Дали мечтал, чтобы Брассай сделал его портрет, и когда сумел заманить его в Испанию, то, чтобы вдохновить фотографа, переодевался по четыре раза на дню. А как-то утром забросил в окно гостиницы записку: «Солнце непонятное, море спокойное. Возможно, мы сможем этим воспользоваться?» Когда Эренбург захотел писать о Пикассо, тот сказал ему, что для начала следует прочитать книгу Брассая «Разговоры с Пикассо» (1964).

Слава к Брассаю пришла в 1932 году, когда его разрозненные фотографии вышли отдельным альбомом «Ночной Париж» (фотографией он занимался к этому времени всего три года). Книга сразу же произвела фурор и повлияла на все последующее поколение фотографов, фиксирующих Париж на пленке. Современников поразил город, снятый в ночное время. Из пустынного сумрака выступают фигуры памятников и людей, легкий туман и световые пятна придают работам оттенок сюрреализма — не случайно автор был близок к журналу сюрреалистов «Минотавр». Его интеллектуальными вдохновителями были Андре Бретон, Жорж Батай и Поль Элюар, которые не стесняясь называли «Минотавр» «самым красивым журналом по искусству». Но еще интереснее были люди: ночные гуляки, пышные проститутки, обнимающиеся голубые парочки, дамы полусвета за столиками кафе, воры и бандиты — эти персонажи вдруг выступили из темноты и открыли миру иной город, не менее удивительный, чем дневной. Друг Брассая американский писатель Генри Миллер назвал фотографа «глазом Парижа».

Очарованный ночным городом, Брассай ходил по Парижу с громоздкой камерой и штативом, чем удивлял и прохожих и полицейских. Мог постучаться к посторонним людям, чтобы сделать фото с их балкона. Камера его снимала на стеклянные пластины, которые были довольно тяжелыми, он не мог взять с собой более двадцати четырех. Поэтому большинство снимков Брассая сделано в пешей доступности от Монпарнаса, где он обитал. Он не повторял сюжеты и не делал несколько портретов во время съемок. Как многих юношей из приличных семей, его влекли злачные места: «Каждый квартал Парижа имел свои бордели, большие и маленькие, их контролировали мэрия и муниципалитет. На Монпарнасе, в Сен-Жермен-де-Пре, Латинском квартале гордились их наибольшим количеством» (из книги «Тайный Париж»). Во время съемок его обворовывали и угрожали, он считал это платой за снимки. Позировать перед камерой (а съемка в темноте подразумевала, что стоять перед фотоаппаратом следовало до 10 минут) соглашались не все, поэтому он иногда использовал моделей, но делал это редко. Например, на одной из самых знаменитых фотографий Брассая его ассистент Франк Добо позировал в качестве любовника, нежно обнимающего своего партнера. Фотографировать клиентов борделей не разрешалось, поэтому мужчина, рассматривающий на снимке обнаженных женщин, или другой, завязывающий шнурок на ботинке, пока проститутка занята собой на биде, были друзьями Брассая. Еще на одной фотографии уже сам Брассай стоит у писсуара, на другом он в роли бомжа. Для работы «Лесбийская пара в Le Monocle, Париж» позировала знаменитая спортсменка, а впоследствии немецкая шпионка французского происхождения Виолетт Морис.

Брассай — это не фамилия, а псевдоним, произошедший от названия города в Трансильвании, где фотограф родился: Брассо, или Брашов, его еще называют румынским Зальцбургом. Настоящее имя — Дьюла Халас. Его отец, венгр, учился в Сорбонне, мечтал стать поэтом, но стал преподавателем литературы. Когда мальчику было четыре года, он впервые вместе с отцом оказался в Париже. Они прожили там год. Спустя 12 лет Брассай приехал в Париж уже навсегда. Сначала занимался журналистикой, потом, когда редакторы стали требовать, чтобы он иллюстрировал свои заметки фотографиями, взялся за камеру. Как ни странно, получив отличное художественное образование, в течение восьми лет жизни в Париже Брассай за рисование не брался. «Зачем ты бросил рисование и занялся камерой? — заметил ему Пикассо, когда Брассай показал ему свои рисунки. — У тебя есть шахта с золотом, а ты разрабатываешь ту, которая с серебром»…

Камеру для первых съемок одолжил ему Андре Кертес, земляк, живший в Париже, также одна из легенд фотографии XX века. Влияние Кертеса на Брассая огромно, оба оставили замечательные портреты своих современников, оба экспериментировали с формой и были очень поэтичными в снимках.

У Брассая были свои приемы, которыми он пользовался во время съемок. При себе он всегда имел кусок провода с отметками, с помощью которого определял, где стоит устанавливать камеру. Придумал черный мешок с рукавами, чтобы менять пластины на улице, не боясь их засветить. Чтобы избежать ореола на снимке, всегда ставил камеру под деревом или фонарным столбом, которые служили укрытием от прямого света. Он обнаружил, что лучше всего снимки получаются во время тумана или дождя. «Туман, — говорил он, — косметика города». Не любил вспышку и пользовался магниевым порошком. Порошок поджигался на плоской пластинке при высокой температуре и производил яркую вспышку света и оглушительный шум. Жильбер Брассай, жена художника, вспоминает, что у одной девушки он даже спалил праздничное платье. Снимки всегда печатал сам, некоторое время для проявки отпечатков используя биде своей знакомой.

Еще учась в Берлине, Брассай близко сошелся с Кандинским и Кокошкой, а уже в Париже подружился с Блэзом Сандраром, Маном Рэем, Сальвадором Дали, немного позже — с Генри Миллером и Пикассо. Это было время, когда из бедности и нищеты создавалась культура ХХ века. Приехав в Париж в 25 лет, он писал родителям: «Мне нужна не просто хорошая жизнь, но великолепная. В противном случае все не будет иметь никакого смысла». Великолепная жизнь в его понимании — это как раз та самая богема, в которую он влился. 

Иногда в его кармане не было ни су, но это фотографа не смущало: он мог зайти в дорогое кафе Dome, заказать сэндвич с кофе и сидеть там часами в ожидании случайного знакомого, который бы оплатил его счет. Жизнь молодых журналистов, писателей и художников была полна историй такого рода. Как-то Пикассо организовал для Брассая съемки своих скульптур, но даже у него было так мало угля для отопления, что Брассай фотографировал в пальто и перчатках. С холстом были проблемы — Пикассо покупал плохие картины и рисовал поверх них. Однажды ему так понравилась картина с обнаженной, написанная на грани кича, что он заставил Брассая фотографировать, как будто он ее пишет. Актер Жан Марэ в это время лежал на полу с руками за головой, изображая собой модель. У Брассая не было мастерской, поэтому своих знаменитых друзей он снимал в их собственных ателье. Жан Жене только что освободился из тюрьмы, у него не было дома, и Брассай сфотографировал его в его же салун-баре. Матисс в мастерской, рисующий обнаженную модель, а рядом Майоль — тоже высекающий обнаженную модель, но из камня. (Майоль говорил Брассаю: «Люблю ласкать ягодицы, восхитительные полные ягодицы — самая красивая форма из всего, что создала природа!»)

С началом войны Брассай уехал из города, но возникла опасность для его архива, хранившегося в подвале дома, поэтому он срочно вернулся. Фотографировать было запрещено, и он, вспомнив о своей первой профессии, начал рисовать. Это были обнаженные фигуры — его излюбленный сюжет.

В квартире было так холодно, что в аквариуме замерзла его любимая рыбка. Он соорудил в комнате палатку из больших отпечатков выставочного формата, а однажды развел на полу костер. Его хотели мобилизовать в румынскую армию, но он вовремя сбежал и потом жил по фальшивым документам.

„

Ночные гуляки, пышные проститутки, обнимающиеся голубые парочки, дамы полусвета за столиками кафе, воры и бандиты — эти персонажи вдруг выступили из темноты и открыли миру иной город

”

Перу Брассая принадлежат несколько ярких книг. В 1949 году он опубликовал «Историю Мари», монологи его необразованной горничной, на которую подали в суд за то, что якобы они с любовником создавали слишком много шума по ночам — хотя ни любовника, ни шансов его иметь у пожилой и некрасивой Мари не было. «Разговоры с Пикассо» появились, когда в начале 60-х он нашел свои заметки 30-х годов, которые засунул в одну из многочисленных коробок и забыл о них на долгое время. В книге не только разговоры об искусстве, но и много забавных зарисовок. Он описывает Пикассо, писающего на бронзовую скульптуру своей возлюбленной Доры Маар, чтобы добиться красивой патины; Пикассо, который любил одежду серого цвета и никогда не чистил костюмы от пыли, чтобы знать, что никто к ним не притрагивался…

Он женился в 1948-м на девушке, которая была моложе его на двадцать лет. Уже в 70-х на полгода убегал от всех в свой дом в Антибе, где разводил кактусы. После его смерти в 1984-м часть работ была передана государству, остальное осталось у вдовы, которая к 100-летию со дня рождения фотографа подарила большую часть архивов Центру современного искусства Помпиду (более 35 тыс. негативов). Лучшие его снимки, которые Жильбер оставила себе, были проданы в 2006-м с аукционов по цене от €700 до €20 тыс.

Жильбер Брассай говорит, что ее муж был человеком сердечным, благородным, полным оптимизма и в трудные моменты наставлял ее: «Смелее смотри на жизнь. Жизнь — это смелость». Незадолго до смерти, заканчивая книгу о Прусте и фотографии, он ответил на вопрос журналиста: «Много ли вы работаете?» — «Я? — засмеялся Брассай. — Да я в общем-то никогда не работал!»