Рабы любви

Эпиграф к «Трем сестрам», которые начинаются, как немая «фильма» (сценография Андрея Кончаловского), под дребезжащие звуки слегка расстроенного пианино (композитор Эдуард Артемьев), размашистым почерком пишется прямо через черный экран: «Боже мой, как давно это было, и было ли вообще то, что было…» Летящие из кулисы в кулису качели с тремя воздушными женскими силуэтами в белых одеждах (художник по костюмам Рустам Хамдамов) обещают нам лирическую балладу о тихой любви и разбитых мечтах. Газовый белый шарфик из «Рабы любви» вьется вслед качелям, как призрачный хвост кометы…

«Это Чехов, Чехов, господа!» — словно уверяет нас режиссер, и дамы в зале уже с готовностью достают платочки, чтобы успеть вовремя приложить их к увлажнившимся глазам.

В течение спектакля еще не раз будет звучать рояль, и волчок будет, свистя, кружиться по паркету, и будет шампанское, и воздушный змей, который все гурьбой понесутся запускать куда-то за кулисы, и ряженые в медвежьей шкуре, и звон гитары и разбитого стекла, и полыхание пожара будет отражаться в огромных окнах, и кудрявая женщина зайдется в чахоточном кашле, опрокинув «рюмочку винца»… «Эх, где наша не пропадала!»

Спектакль несется, как те самые летящие качели, в нем практически нет статичных сцен, все в движении, в кружении, в полете, и даже текст, кажется, чуть запаздывает, чуть не совпадает с жестами и выражениями лиц. И это странное несовпадение делает героев слегка искаженными, слегка удивленными, словно все это происходит не с ними.

Отстраненность подчеркивает и неожиданное внедрение синематографа: на экране возникают черно-белые перебивки, снятые в жанре кинопроб, голос режиссера из-за камеры задает актерам вопросы: «Что для вас Чехов?», «Чем дороги вам ваши герои?», «Есть ли недостатки у вашего персонажа?» Актеры отвечают смешно, невпопад. Они уставшие, взмыленные, без грима. Кто-то говорит банальности, кто-то многозначительно молчит, кто-то смеется, а кто-то даже передает привет маме. Между нелепым, смешным настоящим и далеким мифологизированным прошлым словно и нет зазора, — а всего лишь расстояние вытянутой руки, которая и притягивает, перемешивает, переминает два временных пространства.

Атмосфера игры, ирреальности освобождает актеров от ответственности: вросшие в своих героев, они существуют в заданном сюжете совершенно свободно, не боясь нарушить логику поступков и режиссерский замысел. Спектакль по-актерски невероятно смелый — кажется, что артисты парят, как воздушные змеи, не признающие ни границ, ни законов земного тяготения. И это притом что каждый персонаж абсолютно самодостаточен, индивидуален и даже экзотичен.

Когда в программке написано «Вершинин — Александр Домогаров», то и ждешь появления доброго молодца с сексуальным голосом и обволакивающим смехом. Первый выход Домогарова производит эффект шока: преданные фанатки с букетами, бросившись было аплодировать своему кумиру, замирают в немом оцепенении — столь необычен и странен образ, который придумал артисту режиссер.

В расплывшемся отяжелевшем дядьке с зализанными на прямой пробор, напомаженными волосами и с моноклем в глазу трудно узнать героя девичьих грез. Вершинин Домогарова — абсолютный антигерой, лишенный на первый взгляд и обаяния, и мужественности, и столь притягательной в этой роли военной выправки. Он говорит почти фальцетом, трогательно картавит, неуклюже топчется на месте и поминутно всплескивает руками, как нянька Анфиса. Так и ждешь, что вместо рассуждений о грядущих поколениях из его уст выскочит какой-нибудь пошленький моноложец, как у героя Козакова в «Соломенной шляпке»: «И на лужайке мо-одой пастух, такой, знаете ли, мо-оденький, мо-оденький пастушок!» Даже у Маши (Юлия Высоцкая) от удивления глаза на лоб полезли. От этого удивления и рождается любовь. Любовь-жалость, любовь-умиление, любовь-одиночество. Этот Вершинин явно никогда не изменял своей истеричной жене, а единственные существа, ради которых он живет и служит, — это его маленькие дочки. Дослужившись до полковника, он так и не стал военным. Прожив в браке столько лет, он так и не познал любви. Он романтичен, многословен, застенчив, робок и даже труслив, в чем боится признаться и себе. Собственно, так о нем скажет и сам исполнитель — Александр Домогаров. На вопрос режиссера о недостатках своего героя артист после паузы скажет с горькой усмешкой: «Трусоват парень».

Открытием спектакля, безусловно, стал и Владас Багдонас в роли Чебутыкина. Багдонас — звезда мирового театра, главный актер Някрошюса, много лет солируюший в его театре «Мено Фортас». Он играет Чебутыкина после Отелло, после Фауста. Может, груз таких ролей помогает ему играть так, будто его герой бессмертен, будто Чебутыкин уже много раз играл эту роль в этой пьесе и единственный знает наперед ее финал и ее последующую вечную жизнь. Он знает, кто, когда и отчего умрет, знает, что не будет ни Москвы, ни счастья, знает, что после этого века будет другой, еще более кровавый, что все исчезнут в вечности, а он будет опять и опять выходить в столовую, стуча палкой, кричать в черноту «Тарарабумбия! Сижу на тумбе я!» и будет провожать на смерть следующего барона. Оттого знаменитые слова: «Одним бароном меньше, одним бароном больше» — приобретают иной смысл.

В этом спектакле все влюблены, и все безответно. Барон Тузенбах Павла Деревянко — смешной нелепый человечек, простодушный и наивный, как ребенок, открывающий для себя мир. Штабс-капитан Соленый Виталия Кищенко — порочный сексапильный красавец с мутноватым властным взглядом, преследующий Ирину. Приспособившийся к судьбе учитель латыни Кулыгин (Александр Бобровский), тщетно пытающийся понравиться своей равнодушной жене Маше. И сама Маша, доведенная одиночеством и отсутствием любви до пограничного состояния, в котором угадываются и попытки суицида, и непрекращающаяся депрессия, и отчаянное, сумасшедшее стремление убежать, уйти, броситься в бездну. И старая дева Ольга (Лариса Кузнецова) — состарившаяся раньше времени, привыкшая заполнять пустоты одиночества никому не нужными бессмысленными заботами. И, конечно, Ирина (Галина Боб) — тайно влюбленная в Соленого и панически боящаяся этой любви.

Единственно счастливая пара — Наташа (Наталья Вдовина) и Андрей Прозоров (Алексей Гришин) — проигрывает перед домашними все возможные варианты семейного счастья, каждый из которых кончается неминуемым крахом. Эту тему личностного крушения, трагедию человека, растратившего, разбазарившего свое предназначение, пронзительно играет Алексей Гришин. В этом сломленном, раздавленном судьбой человеке, как в «дяде Ване» Войницком, еще пылает пожар не случившейся, но возможной другой жизни.

Да, получился спектакль о несовпадениях, о нестыковках, о людях, не попавших в свою жизнь и оттого потерянных, заблудившихся во времени. Вон они бегут, спотыкаясь, падая, карабкаясь друг на друга, и не замечают, как время выстраивается в шеренги и идет, чеканя шаг, в страшный двадцатый, где только смерть и только страдания. «Если бы знать!»