«В стране есть места, где не ступала нога архитектора»

Модель, которую мы приняли, в мире известна, но для России она является оригинальной. Первое, совсем необычное для нас и даже нечасто встречающееся на Западе, но важное отличие: МАРШ — это независимая и самостоятельная магистратура, которая не является ничьим подразделением. Поэтому она независима в составлении программ и выборе способов обучения. Во-вторых, это первая архитектурная школа в России, которая полностью соответствует Болонскому протоколу. Мы следуем системе модульного образования, в частности, акцентируем внимание на самостоятельной работе студентов. Оценки синхронизированы с мировой системой оценок. Благодаря этому у наших студентов есть возможность спокойно переместиться из нашего института в любой европейский, если их баллы соответствуют определенному уровню обучения. Они смогут пользоваться международными системами обмена вроде «Эразмуса» и других.

В Париже, по-моему, восемь совершенно оригинальных архитектурных школ, в Лондоне — шесть, в Нью-Йорке — собьемся со счету. В Москве полноценная школа со своей собственной программой одна — МАРХИ. На мой взгляд, для города, который через некоторое время станет 20-миллионным, существование одной архитектурной образовательной парадигмы недостаточно. Мы создаем не оппозицию МАРХИ — я сам там преподаю и у меня большая часть жизни связана с институтом. Мы создаем конкурентоспособную альтернативу, чтобы заявить о других подходах к подготовке архитекторов.

С МАРХИ сложная ситуация. Такие старые и стабильные образовательные структуры очень трудно реформируются по многим причинам — существуют довольно устойчивые кафедры, штат сотрудников, сотрудники взрослеют и стареют. И перемены, которые должны были бы происходить благодаря смене поколений, происходят очень тяжело. Мне показалось, что нужно попытаться сделать другую школу, которая была бы не только жизнеспособной, но и способной заявить о новых подходах.

Независимая магистратура оказалась очень привлекательной для молодых людей. У нас получился конкурс два человека на место. Конечно, студентов привлекают английский диплом, звездный состав педагогов и оригинальные программы.

Много хороших и симпатичных молодых людей, не их вина, что уровень общей культуры у них не всегда высокий. Человек, который занимается архитектурой, должен много читать, много знать и понимать — и здесь мы сталкивались с глубокими провалами. Мало читают классику. Странно, но не знают современного искусства. Ван Гога еще знают, а те, кто вспоминает Малевича, можно сказать, эрудиты. Но студенты очень податливые, будем с ними работать. Мы сходили на выставку Ле Корбюзье, я послал их на выставку Бойса. Кто-то что-то понял, кто-то нет. Представьте себе — какой Бойс для людей из Нижневартовска? Это как надо было вырваться из контекста, чтобы дойти до Бойса!

Архитектура не может существовать без культуры. Это странное предположение, что можно из пальца высосать хорошую архитектуру, если ты незнаком с основополагающими вещами. Когда я говорю про важность понимания реальности, я имею в виду, что архитектор работает не с изображением, а с материальным миром. А ощущение материи, физической реальности мира в архитектурном образовании часто отсутствует. Нет основательной культурной базы. Мы будем учить их внимательнее смотреть на окружающий мир. Я хочу, чтобы они научились видеть его таким, какой он есть. Для этого нужно расширение культурных горизонтов — понимание, чем же сегодняшняя культура жива, какие в ней есть плюсы и минусы, за что мы боремся. Это формирование авторской личной позиции, построенной не на экспрессии, а на осознании того, что действительно ценно. Знания в области изобразительного искусства, музыки и литературы будут очень полезными. Сейчас мы организуем цикл бесед «Архитектура и…», куда будем приглашать кинорежиссеров, театральных режиссеров и т.д. и разговаривать про архитектуру и театр, архитектуру и кино, архитектуру и музыку, архитектуру и живопись — чтобы создать общее поле, в котором существует архитектура.

У нас каждый преподаватель ведет занятия один семестр, на этом построена система. За два года обучения студент должен оказаться как минимум у трех педагогов. Преподаватели будут всячески бороться с попытками подделаться под учителя. В идеале мы хотим создать ситуацию, в которой студенты будут создавать что-то совсем-совсем свое. Это трудно. Но надо избежать и того, чтобы они любой ценой боролись за оригинальность. Мы живем в странном мире, где существует и тщета, бессмысленная жажда нового. Надо найти такой способ действия, который давал бы новое, но сохранял человеческое содержание.

Для меня важная составляющая — что будет, когда они вернутся, скажем, во Владивосток и вернутся ли туда вообще. Смогут ли полученные знания и опыт реализовать на местах. Там свои правила игры, могут возникнуть проблемы — как ребята будут с ними справляться? У нас мало архитекторов в стране. Есть места, где не ступала нога архитектора и где роль главного архитектора выполняет какой-нибудь специалист по ЖКХ. Где их брать? Надо увеличивать число архитектурных вузов, их очень мало. Хотя в Москве концентрация архитекторов выше, чем во многих других городах мира. А в каких-то городах России архитекторов просто нет.

У нас в этом отношении сложная страна. Можно из Нью-Йорка поехать в штат Небраска и там нормально работать. А теперь представьте, что вы заканчиваете нашу школу и едете куда-то в маленький сибирский городок. Хотя, может, в маленьком шансы есть. А вот в городе покрупнее наверняка есть структуры, в которые тебя просто не пустят. Пока я не буду говорить со студентами на эту тему, чтобы не соблазнять. У нас очень оптимистический проект. А ситуация в стране может ведь вообще поколебать веру в светлое будущее. Но если мы создаем институт, это значит, у нас есть надежда, что не зря. Новое поколение что-то будет менять, и мы готовы инвестировать свои знания и опыт в будущее.

Сплошь и рядом. Эта практика связана с довольно низким уровнем заказчиков, которые в большинстве своем мало разбираются в архитектуре. Вкусы у них испорченные или несформировавшиеся. Хотят они, чтобы было «по-ихнему». Неоднократно сам был на совещаниях, где Лужков говорил: здесь бы добавить чего-нибудь московского и было бы хорошо. А что такое московское? Это башня какая-нибудь или другая красота.

„

Архитектура очень сильно меняет окружение. А люди привыкают к миру, в котором живут, даже если этот мир скверный, некрасивый, неудобный — но он родной. И тут вдруг тебе собираются построить что-то такое…

”

Все зависит от глубины компромисса, на который готов идти архитектор. Если это совершенно непреодолимые нравственные препятствия, то можно отказаться от работы. Или пытаться вести разговор с клиентом. Человек, вкладывающий большие деньги, должен чего-то хотеть. Но он может либо довериться архитектору, либо давить до последнего, чтобы тот сделал ему золотые капители. Архитектор часто выступает как психоаналитик. От него требуется большая гибкость и способность к дипломатическим действиям. Великий архитектор Мис ван дер Роэ говорил так: «Старайтесь никогда не говорить с заказчиком об архитектуре, поговорите с ним о детях». И, видимо, ему это удавалось, потому что он умудрялся утверждать свои радикальные идеи. При этом даже если архитектор удовлетворил заказчика, то взаимоотношения с обществом совсем не отрегулированы. Так называемые общественные обсуждения привлекают не только людей, борющихся за что-то хорошее, а и местных сумасшедших. Требуется много работы, чтобы архитектор смог взаимодействовать с обществом, причем от архитектора требуются шаги в сторону примирения. Это сложный взаимный процесс.

Это очень болезненно. Иногда я понимаю, что является предметом раздражения, и готов вести диалог. Но часто упреки бывают бессмысленны и не имеют никаких оснований, ничего кроме кухонно-коммунальной вздорности. Но тем не менее и за этим стоят важные процессы. Потому что архитектура очень сильно меняет окружение. А люди привыкают к миру, в котором живут, даже если этот мир скверный, некрасивый, неудобный — но он родной. И тут вдруг тебе собираются построить что-то такое… Может, и хорошее, но… «тут поселятся плохие люди, они будут приезжать на машинах» и т.п. Лучше пусть эта помойка всегда здесь будет. Вполне привычная логика. Важна политика мягкого внедрения — встречаться и обсуждать. Это важно, потому что с архитектурой связана часть напряжения, существующего в обществе. Архитекторы должны попытаться найти форму взаимодействия, попытаться ощутить себя частью общества, а не подчиненными девелоперских компаний. Но тут тоже есть нюанс: во многих случаях платит-то не общество, а девелоперы. И со стороны общества должно быть понимание, что в мире происходят процессы, с которыми приходится мириться.

Да, мне не нравятся очень многие объекты. Есть десяток архитекторов в Москве, творчество которых мне понятно, нравится и интересует. Я считаю, что они делают оригинальные и полезные со всех точек зрения вещи. Хотя и это не совсем верно, потому что они тоже находятся в некоем плену — в Москве идет безудержное строительство дорогого жилья, которое поменяло всю социальную конструкцию города. Сами по себе эти архитектурные объекты мне нравятся и интересны, но они превратились в мертвые закрытые поселения. И если как архитектурного эстета меня это, может быть, радует, то как горожанина — нет. Архитектура — это же не только дома, но и пространство между домами. Кроме того, нужно отдельно говорить про историческую Москву, про периферийную Москву, срединную Москву. И в каждом случае мы будем говорить о разных пространственных и формальных ситуациях. Есть очень большой разброс в качестве архитектуры — от очень высокого качества до очень сомнительного. Но это проблема всей современной культуры, не только российской, но и мировой.




Tweet