Магнитский и жизнь других

Меня обвиняли в том, что я не диагностировала болезни — хронически активный гепатит и сахарный диабет у Магнитского. Но если вы почитаете выступление матери Магнитского, то и она говорит, что у него их никогда не было. И я ведь не имела права его лечить — по образованию не имела права. Я ведь была врачом-лаборантом.

Не было вообще никого. Были стоматолог и я.

После того как у меня сын заболел бронхиальной астмой, я ушла из медицины. А когда после большого перерыва стала устраиваться — никому уже была не нужна. Никто из серьезных клиник на работу не брал.

Я искала вакансии. Мне предложили в Институт трансплантологии замом по эпидемвопросам. Зарплату мне предложили 17 тыс., а в Бутырке — 24 тыс. Вот весь мотив. Когда я туда пришла, я плакала два дня.

Я увидела ужасные условия содержания, ужасную работу. А самое главное: врач или медик любой — они фактически равняются заключенным. То есть Кратовым (замначальника СИЗО по медицинской работе. — The New Times) командовал сержант оперслужбы. Он клал в терапию своих, которым я должна была сочинять диагноз. Но с другой стороны, были там диабетики — 56 человек, которым надо было четыре раза в день делать инсулин. Иначе бы они умерли. Когда из Бутырки ушел последний врач, были две альтернативы: расформировать терапию или перевести 56 человек в Матросскую Тишину. Но как перевести? Когда мы одного с инфарктом с трудом перевозили в день. Если бы я этих людей перевела в камеры, они бы умерли в ту же секунду: ведь в камеры шприцы не разрешаются. Когда ушел последний врач, знаете, какое давление на меня было и со стороны зэков, и со стороны начальства, и со стороны коллектива! И фактически три месяца я вела терапию.

„  

Магнитский сказал безнадежным голосом: «На суде все материалы дела подменили». Я ему: «Сергей, боритесь!» У него был стресс   

7 октября (2009 года) Кратов его положил, а я пришла 8 октября с утра, и он мне говорит: «Ларис! Там, знаешь, в такой ужасной камере приличный человек. Там тюрьму заливает, там просто ужасно. Он какой-то то ли юрист, то ли адвокат». Я говорю: «А чем он, собственно, болен?» — «Слушай: у него на руках выписка — желчекаменная болезнь, ожирение и остеохондроз».

Я лечила по поставленным диагнозам… Я боюсь сказать, потому что на меня обрушатся все СМИ и его мать. Дело в том, что Сергей Леонидович тянул до 12 ноября, потому что считал, что его выпустят на волю (Следствие было закончено, и Тверской суд рассматривал вопрос о мере пресечения, но судья Сташина оставила Магнитского под стражей еще на 11 дней. — The New Times)… Хронический холецистит — это максимум три недели. А я его держала в терапии 45 дней. Он был приличный человек, я не знала, по какой статье он сидит. Он мне говорит: «Лариса Анатольевна, 12-го я выйду». Я говорю: «Хорошо. Я вас выписываю 11 ноября». Он говорит: «Спасибо». В пятницу 12-го он идет на суд. В понедельник я прихожу на работу, а мне сестра докладывает: «Слушай, Ларис, стучит такая-то камера. Магнитского рвало». Я ему живот ощупываю, а он встает и говорит: «На суде все материалы дела подменили». Таким безнадежным голосом. Я ему: «Сергей, боритесь!» У него был стресс. И тогда я пошла к начальнику оперчасти Горчакову: «Он сейчас умрет. У него острый живот». Хотя не было там острого живота, ничего не было, кроме стресса. Но я решила, что было бы лучше, если бы сделали повторное УЗИ. И я Магнитского уговорила. Я понимала, что за шесть дней ему на Матросске операцию не сделают. А там ведь оперируют примитивными методами: то есть разрезают от грудины и фактически до паха, вот такой двойной разрез, чтобы вырезать камни. И он такую операцию делать не хотел. А я его уговорила, что анализы там возьмут, и он согласился поехать. А так вообще заключенные на Матросску ехать не хотят.

Я ужасно сочувствую его матери… Я сама мать, у меня сын — он получил бесплатную учебу в университете в США. Он подал резюме, и ему сказали: «Поздравляем вас». Я ни копейки не заплатила, у меня нет ни копейки. Можете проверить все мои счета.

Я вообще возражаю. И сын волнуется. А я готова — встану перед Христом и скажу: я не виновна, пожалуйста, рассуди меня. Я хочу все объяснить матери Магнитского. Она спрашивает в прямом эфире: «Кто был в последние дни с моим сыном?» Была я. И я хочу объяснить. Со всеми моими недостатками, со всеми моими грехами я скажу ей все. Все скажу…

Письма Сергея Магнитского матери из СИЗО
Нажмите, чтобы увеличить картинку

— Для меня эта история до сих пор — жуткий стресс. Впервые в моей практике — такой случай — нашу бригаду скорой так долго не пропускали к больному (бригада приехала в Матросскую Тишину в 19.30, а в камеру пустили только в 21.00). Впервые в моей практике: я ехал к психиатрическому больному, а приехал на труп. Тюремные врачи не выполнили то, что должны были сделать: они должны были хотя бы в общую камеру его посадить до приезда психиатров и держать под присмотром. А они оставили его одного.

Из показаний Корнилова на суде 16 октября 2012 года: «Для начала нужно было, чтобы больной не умер, то есть надо провести диагностику. Это панкреонекроз, его нужно было положить на капельницу и капать ему… Ну а психоз, психоз параллельно можно лечить /…/ Я сделал все, что мог, я констатировал признаки биологической смерти. На очной же ставке хирург Александра Гаус (хирург СИЗО «Матросская Тишина». — The New Times), конечно, говорила неправду. Она хотела убедить следователя, что нашла пульсацию на сонной артерии и якобы после этого они его подняли наверх, в медицинскую часть… реанимировали, но толку не получилось, он все равно скончался…»

Меня арестовали инвалидом, и потом мое состояние только ухудшалось и ухудшалось. И последние два года они меня вынуждены были держать в больнице тюрьмы Матросская Тишина. Я лежал и лежал там. Они все время меня хотели выписать обратно в камеру. Они так со всеми поступают. Если человек долго не выздоравливает, они сталкиваются с проблемами.

Вот раковый больной, они его вылечить не могут и назвать выздоравливающим у них не получается, потому что он на глазах умирает. Они перестают давать ему обезболивающее. Ну чтобы поскорее расстался с жизнью, потому что, когда рак 4-й стадии, страшные же боли, и если не давать обезболивающее, то просто от боли умрет.

Эти вот крики, которые я там слышал, с периодичностью в месяц. Есть список болезней, всё. Но если следователь или прокуратура считает, что его не надо отпускать, то у него выход один — умереть.

Мой следователь… требовал от меня признательных показаний. До смерти Магнитского. И при этом говорил, что «если ты как бы признаешься, то, скорее всего, мы сейчас договоримся с начальником больницы, ты будешь здесь, в больнице, и все у тебя будет хорошо. А если нет, то ты поедешь на Бутырку, и там, сам знаешь, там на носилках тебя потаскают, пару раз уронят. Там нет лифтов, там нет каталок». Как следователю выбить показания из больного человека? Не оказывать ему медицинскую помощь. /…/ Кроме этого, с нас постоянно тянули деньги. Даже в моей ситуации врач заявлял мне: «Если бы ты мне заплатил, я бы тебе любую справочку написал».

Про Кратова, начальника медсанчасти в Бутырке. Вы знаете, его там называли «доктор смерть». Он выполнял четко задачу — доставить в суд в любом состоянии. Стоило сказать: «Я болен» или еще что-то, он вызывал бригаду и приказывал силой везти: «Ничего, не умрет. Везите его». Гордился своей властью /…/ Его позиция была однозначная — все врут о своих болезнях, все на самом деле здоровые, никаких таблеток никому не давать, ничего никому не делать.

Кратов говорил: «Если вы говорите о пытках, пусть тогда за ноги подвешивают и электрошокером тыркают, а в данном случае, ну, какие же пытки? Тебя работать не заставляют, ходить даже не заставляют — на носилках носят. Где пытки?» Ну и после этого я даже немножко успокоился: «Ну, меня же не пытают действительно электрошокером… Ну, просто не дают вовремя обезболивающее. Ну что, разве это пытки?» /…/

В больничной камере вместе со мной был человек. Вы представляете, если у человека прямая кишка выведена вот сюда, в середину живота? Бывает такое. И он в туалет ходит, ну, что называется, в раковину. То есть по сути дела у него открытая рана. Ему требуется особый уход. Ну, по крайней мере, какие-то чистые простыни… Я уж не говорю про питание особое. И естественно, в определенный период ему нужно еще делать промывание. То есть ему требуется медицинская помощь. Его, конечно, и арестовывать нельзя было в таком состоянии по большому счету, но арестовали. И вот он просто просит, требует, ну, оказать ему медицинскую помощь. Чистые простыни дать /…/ И как реагирует на это заявление доктор Кратов? Он подходит к камере и говорит: «Замолчите-ка. Никто вам ниче не даст. Просите родственников, и то не факт, что мы возьмем». И уходит… Человек начал возмущаться, стал стучать в дверь. Кратов вызывает наряд. Приходят, открывают камеру, говорят: «Собирайся, сейчас на психушку поедешь». Ему. У него открыта рана, ему вообще… Он еле передвигается, ему плохо. Охранник оказался, ну, более-менее человечным. Он говорит: «Но у него открытая рана. Какую психушку? Я его никуда не поведу. Я его даже из камеры не выведу». Кратов говорит: «Тогда пошел вон отсюда». Тот уходит. А Кратов вызывает дежурную смену быстрого реагирования — такую же как к Магнитскому вызывали. Это совсем другая служба. Они вопросов не задают, действуют /…/

А после смерти Магнитского приняли 3-е постановление. Об освобождении тяжелобольных из-под стражи. И я жив, как видите. Жив потому, что Сергей Магнитский умер.