«Я верую в отдельных людей»

1. Когда я думаю о специфике «диалога» нынешнего нашего государства с протестным движением, я постоянно вспоминаю Даниила Хармса, написавшего однажды по совсем, казалось бы, иному поводу:

«Давай сразимся, чародей, ты словом, я — рукой».

2. Когда слышу, что большинство всегда право, потому что оно большинство, я не могу не вспомнить слова, которые очень-очень давно услышал библейский Моисей из первых, так сказать, уст:

«Не следуй за большинством на зло и не решай тяжбы, отступая по большинству от правды».

3. Когда рассуждают о крепостном праве и о его тяжелом наследии, когда говорят, совершенно справедливо, что та свобода, которую ДАЮТ, а не БЕРУТ, никакой свободой вовсе и не является, а так — чем-то вроде условно-досрочного освобождения, что то, что ДАЮТ, то легко и отнимают, под рукой оказывается Антон Павлович и любимое, страшноватое место из «Каштанки», которая почему-то иногда считается детским чтением:

«Особенно мучителен был следующий фокус: Федюшка привязывал на ниточку кусочек мяса и давал его Каштанке, потом же, когда она проглатывала, он с громким смехом вытаскивал его обратно из ее желудка. И чем ярче были воспоминания, тем громче и тоскливее скулила она».

4. Чехова я вообще в наши дни вспоминаю все чаще и чаще, потому что, наблюдая набирающую обороты общественную патологию, невозможно не обратиться за консультацией к одному из лучших отечественных диагностов. Да вот хоть из «Крыжовника»:

«Перемена жизни к лучшему… развивает в русском человеке самомнение, самое наглое. Николай Иваныч, который когда-то в казенной палате боялся даже для себя лично иметь собственные взгляды, теперь говорил одни только истины и таким тоном, точно министр: «Образование необходимо, но для народа оно преждевременно», «телесные наказания вообще вредны, но в некоторых случаях они полезны и незаменимы».

5. И тоже Чехов. Повесть «Степь»:

«Наша матушка Расия всему свету га-ла-ва!» — запел вдруг диким голосом Кирюха, поперхнулся и умолк. Степное эхо подхватило его голос, понесло, и, казалось, по степи на тяжелых колесах покатила сама глупость».

Ну да, патриотизм, а как же.

6. Про патриотизм есть и у Льва Толстого:

«Патриотизм в самом простом, ясном и несомненном значении своем есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых — отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти. Так он и проповедуется везде, где проповедуется патриотизм».

7. И совсем поразительное у Щедрина, настолько уже сегодняшнее, что прямо вздрагиваешь:

«На патриотизм стали напирать. Видимо, проворовались».

„

Я верую в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по России там и сям — интеллигенты они или мужики, — в них сила, хотя их и мало

8. Когда все больше и больше становится очевидной криминальная природа российской власти, отравляющая своей специфической моралью разные слои общества, в том числе и так называемую интеллигенцию, то ведь сказано давно уже и об этом. У Варлама Шаламова, например, знавшего об этом, прямо скажем, не понаслышке:

«Сотни тысяч людей, побывавших в заключении, растлены воровской идеологией и перестали быть людьми. Нечто блатное навсегда поселилось в их душах, воры, их мораль навсегда оставили в душе любого неизгладимый след. Груб и жесток начальник, лжив воспитатель, бессовестен врач, но все это пустяки по сравнению с растлевающей силой блатного мира. Те все-таки люди, и нет-нет да и проглянет в них человеческое. Блатные же — не люди /…/ Интеллигент превращается в труса, и собственный мозг подсказывает ему оправдание своих поступков. Он может уговорить сам себя на что угодно, присоединиться к любой из сторон в споре».

9. Когда я ощущаю отчетливо болезненную взвинченность верноподданнических интонаций, вошедших в определенной среде в своеобразную моду, сразу же из памяти выскакивает вот это:

«Нижеподписавшиеся судебные врачи сошлись в определении полной психической отупелости и врожденного кретинизма представшего перед вышеуказанной комиссией Швейка Йозефа, кретинизм которого явствует из заявления «да здравствует император Франц-Иосиф Первый», какового вполне достаточно, чтобы определить психическое состояние Йозефа Швейка как явного идиота».

10. Когда я слышу разговоры о том, как зловредный Запад только и думает, как бы половчее извести Великую Россию, то тут же вспоминается из «Мертвых душ»:

«Знаю, знаю тебя, голубчик; если хочешь, всю историю твою расскажу: учился ты у немца, который кормил вас всех вместе, бил ремнем по спине за неаккуратность и не выпускал на улицу повесничать, и был ты чудо, а не сапожник, и не нахвалился тобою немец, говоря с женой или с камрадом. А как кончилось твое ученье: «А вот теперь я заведусь своим домком, — сказал ты, — да не так, как немец, что из копейки тянется, а вдруг разбогатею». И вот, давши барину порядочный оброк, завел ты лавчонку, набрав заказов кучу, и пошел работать. Достал где-то втридешева гнилушки кожи и выиграл, точно, вдвое на всяком сапоге, да через недели две перелопались твои сапоги, и выбранили тебя подлейшим образом. И вот лавчонка твоя запустела, и ты пошел попивать да валяться по улицам, приговаривая: «Нет, плохо на свете! Нет житья русскому человеку, все немцы мешают».

11. Когда я думаю об особенностях отношения местного общества к местной власти, я вспоминаю умного русского писателя Пришвина, написавшего в своем дневнике:

«Раздумывая о нынешнем циничном отношении народа к вождям, я прихожу к мысли, что это деревенская этика перекинулась в государственную, в русском деревенском народе на всякое свое близкое начальство смотрят как на необходимое зло, и в начальники идет последний человек».

12. Когда душевную лень и интеллектуальную трусость маскируют соображениями типа «Сколько же можно об ЭТОМ. Это же никому не интересно», — то тут же вспоминается диалог из гоголевского «Театрального разъезда»:

«Первый: Нет; да это не предмет для комедии, мой милый! Это уже некоторым образом касается правительства. Как будто нет других предметов, о чем можно писать?

Второй: Какие же другие предметы?

Первый: Ну, да мало ли есть всяких смешных светских случаев? Ну, положим, например, я отправился на гулянье на Аптекарский остров, а кучер меня вдруг завез там на Выборгскую или к Смольному монастырю. Мало ли есть всяких смешных сцеплений?»

И правда, мало ли всякого интересного в жизни.

13. Когда я наблюдаю иррациональную, но энергичную агрессию, с какой архаическое общество отбивается от современного искусства, то повторяю про себя и безусловно разделяю слова великого и мудрого композитора Джона Кейджа:

«Не понимаю, почему люди боятся новых идей. Меня пугают старые».

А по поводу крайне неуместных в данном случае, но тем не менее нескончаемых разговоров на тему «да какое же это искусство?» я бы процитировал Борхеса, заметившего однажды, что «литературные вкусы Бога никому не известны».

14. Когда говорится о том, что «ничего изменить нельзя, потому что нас очень мало и мы разрозненны», я вспоминаю опять же Чехова, сказавшего вот что:

«Я верую в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по России там и сям — интеллигенты они или мужики, — в них сила, хотя их и мало».

И я в это верю, представьте себе.

15. А когда я сам себе пытаюсь объяснить причины своего мало чем мотивированного оптимизма, я повторяю важные слова Хармса, с которого и начал:

«Жизнь побеждает смерть неизвестным науке способом».