Сын за отца отвечает

Это очень давняя идея. Мы знаем про Нюрнбергский процесс, про высокопоставленных нацистов, приговоренных к смертной казни. Но очень мало знаем про тех, кто был осужден, отсидел и вышел из тюрьмы, а тем более очень мало знаем про их потомков.

Многие бывшие гитлеровцы написали покаянные книги, чтобы избавить детей и внуков от нападок

Понятно, что вопрос о том, чувствуют они свою вину за родителей или нет, лежит на поверхности, это слишком плоско. Мне хотелось понять, как соединяется знание, что отцы были чудовищами (а они были настоящими чудовищами), с тем, что это были их родители, и часто родители хорошие, любящие. Известно, что Геринг, например, обожал свою дочь Эдду, любил ее до дрожи, сумасшедшей любовью.

Во-первых, я поняла, что все, с кем я встречалась, — это люди с психической травмой. Они глубоко переживают то, что произошло с их близкими, с семьей, с ними самими. Во-вторых, оказалось, они все разные и по-разному понимают вину своих родителей. Никлас Франк, сын казненного по приговору Нюрнбергского трибунала министра юстиции Германии, гауляйтера оккупированной Польши Ганса Франка, ненавидит своего отца, носит в портмоне фотографию его снятого с виселицы: «Если бы отца не судили, я сам подал бы на него в суд». Рихард фон Ширах, сын главы гитлерюгенда, гауляйтера Вены Бальдера фон Шираха, во многом дистанцировался от отца, но считает, что тот был добрым человеком. Он гордится своим старинным родом и ему льстит, что отец сделал при Гитлере такую стремительную карьеру. После того как Ширах-старший, отсидев 20 лет, вышел на свободу, отношения у них не сложились, Рихард написал книгу «В тени моего отца», но тем не менее от него не отрекся. «Ты вынужденным образом любишь этого человека», — признался он. Ненависть, которую испытывает к отцу Никлас Франк, Рихард фон Ширах считает патологией. Есть еще история Райнера Хёсса, внука коменданта Освенцима Рудольфа Хёсса, повешенного в 1947 году прямо на территории концлагеря. Он сказал, что лично убил бы своего деда, если бы ему довелось жить в то время. Отец Райнера тоже был убежденным нацистом, но его Райнер не любит не по причине разницы взглядов — тот его вульгарно обокрал. То есть тут не все так прямо и просто.

Я многие вещи не могла пропустить. Хотя надо сказать, что Первый канал повел себя корректно, я даже не ожидала, что никто не будет пытаться влезть, подкорректировать что-то. Но у меня была внутренняя цензура вот какого свойства: я старалась не оскорбить никого ни с той стороны, ни с этой. Ни тех нацистских детей, которые все-таки сами не виноваты. Ни, конечно же, наших людей, переживших войну. Но было и такое, что категорически нельзя было давать в эфир.

Например, у меня были переговоры с сыном Риббентропа, но в фильме его нет. Кстати сказать, многие из моих собеседников, если мы говорили не конкретно об отцах, а вообще о национал-социализме, пытались защититься тем, что мы, то есть советские люди, не лучше, и выдвигали всегда три контраргумента: Сталин, ГУЛАГ, Катынь. Риббентроп-сын, которому 92 или 93 года, очень долго морочил мне голову, мы переписывались, вели длинные переговоры, и в конце концов он мне выставил условие: я должна подписать бумагу, что мы дадим цельным куском то, что он будет говорить. А он намекал, что не хочет говорить о папе как о папе, потому что тот, как я понимаю, для него был и остается прекрасным человеком, а хотел обсуждать внешнюю политику отца, Сталина и Гитлера, 1939 год, раздел Польши. Но сын Риббентропа — не тот человек, я считаю, с которым надо обсуждать эту тему.

Прежде всего, конечно, с Никласом Франком, на которого сейчас в интернете просто шквал нападок и оскорблений: придурок, больной человек, как так можно говорить о родном отце… А я считаю, что он блестящий журналист, блестящий ум и очень честный, очень откровенный человек.

Второй персонаж, который произвел на меня сильное впечатление, это Элизабет Геринг, племянница рейхсмаршала Геринга. Она живет в Перу и поэтому, я думаю, она намного свободнее — не испытала такого давления общественного мнения, как те, кто остался в Германии. Она не стесняется говорить, что ей нравится дядя Герман, что он был прекрасный человек, это Гитлер сбил его с пути, а он мог бы остановить войну в 1945-м, и т.д. Рассказывает про своего отца Альберта Геринга, который нацистом не был, терпеть их не мог, женился на чешской еврейке, помогал многим евреям бежать, а дядя Геринг якобы ему в этом способствовал.

Там много жестких вещей, это моя принципиальная позиция — полуправда никого никогда не спасает. Тем более что в данном случае я привожу не только слова Элизабет, существуют документы 1945 года, когда Альберт пришел сдаваться, в архивах есть протоколы его допросов на английском языке, они доступны. И мне кажется, что странно об этом молчать.

У меня есть история про сына полковника Штауффенберга, того самого, который пытался взорвать Гитлера и был расстрелян. Родственники считают его героем, и вообще для немцев он герой, но мало кто знает, что Штауффенберг в 1939 году писал из Польши своей жене: поляки — недочеловеки, это скоты, которым нужен кнут. Что, он вдруг переменился к 1944 году? Разумеется, нет. Но был 1943 год, перелом в войне и перелом в сознании. Все очень неоднозначно, хочу я сказать.

Первый шаг был — протолкнуть заявку, чтобы Первый канал ее подписал. Полтора года она пролежала у редактора, бродила по кабинетам пока ее не увидел режиссер Сергей Браверман. Он первый, кто поверил, взял заявку и показал руководству. Эрнст дал добро, и нам открыли финансирование. Было очень много предварительной работы, переговоров с моими персонажами. Они пуганые, они боятся, и по-человечески это понятно. Кстати, когда фильм уже был сделан полтора года назад и лежал, дожидался своего часа, потому что не такая простая история найти ему место — им заинтересовался немецкий телеканал ЦДФ. Они хотели получить снятый материал и сделать фильм сами. Я спрашиваю — почему? Вы живете в Германии и не можете их снять сами? Они признались, что им уговорить на это людей гораздо труднее.

Надо сказать, что сначала в проекте было два фильма, а третья часть появилась спонтанно, я долго-долго пыталась разыскать кого-то из Герингов, и когда наконец удалось найти их в Перу, я пришла к продюсеру Светлане Колосовой и замгендиректора Олегу Вольнову, и они сказали — да, можешь ехать.

Мне кажется, многим хотелось выговориться. Причем они понимали, что это российский канал, но во время съемок потихоньку забывали, а я их поддерживала тем, что говорила: прошло столько лет, надо пробовать уже разговаривать, потому что, наверное, общество готово. Хотя я не знаю, честно говоря, готово ли оно это услышать. Друзья и знакомые спрашивают: неужели они на все темы с тобой разговаривали? И я задумалась: а правда, на все. Не было такого, чтобы говорили: про деда не спрашивайте, или: не спрашивайте, сколько зарабатывал отец, или: не спрашивайте, где была моя мать. Не думаю, что так откровенно могли бы разговаривать дети или внуки советской номенклатуры.

Понимаете, этот фильм поднял в интернете очень серьезную дискуссию, причем его обсуждают как проекцию на нашу страну, нашу историю. И я поняла, что про наших такое снять — сверхзадача. Если дети Третьего рейха — это было невероятно сложно, то тут на грани невозможного. Хотя, наверное, безумно интересно.

Не знаю, не знаю. В свое время Роман Газенко делал фильм, по-моему, про походно-полевых жен, он пытался общаться с семьей Конева, Жукова. Я была у него помощницей, редактором. И очень хорошо запомнила, как были осторожны дети и родственники маршалов, не хотели сниматься, пытались преподнести все с парадной стороны: вот он такой красивый, на коне, в мундире и так далее. Но это неинтересно. Дети Третьего рейха субъективны, конечно, но все же мало кто из них приукрашивает своих близких, они склонны скорее сгущать краски, мне кажется.

Немцы, немецкое общество выработали позицию по отношению к нацизму. Германия едина в этой позиции. Многие бывшие гитлеровцы написали покаянные книги, чтобы избавить детей и внуков от нападок. Для детей ругать отцов — дурной тон, но они их и не оправдывают. У нас позиции нет, общество раздроблено, у каждого свой взгляд, все всего боятся, предпочитают молчать. И поэтому вряд ли что-то по-настоящему интересное и честное удастся получить…