Лев Толстой как зеркало

В юности мы не понимали Толстого. Он казался занудой, как школьный учитель, он был назойливо дидактичен, неуклюж, и мораль прямо-таки лезла у него из ушей. Его герои кончали прозой, даже если начинали с поэзии.

Мы упивались Достоевским, его надрывами и безднами, а Толстого мы просто «проходили».

Но мы постарели, время сожгло несбывшиеся мечты и опалило идеалы. Толстой нас догнал к своему 185-летию, которое верные «толстовцы» отметят 9 сентября.

Осень. Лев Толстой — осенний писатель.

Нас страшно раздражала толстовская теория «опрощения», а его коммуны, рубаха навыпуск и вегетарианство казались нам, постгулаговскому поколению, смешным и вредным чудачеством. Но в конце-то концов он вправе был выбирать себе образ жизни, который сегодня кажется юродством, а тогда считался идеализмом и особой независимостью поведения и ума.

Когда Лев Толстой не учит, а показывает, он оказывается очень хорошим, просто гениальным аналитиком. В «Смерти Ивана Ильича» (1886) он исследовал смерть глубоко и спокойно, спустился на самое дно. Великий переход к другому Бытию описан так, как будто Толстой сам умирал, и не один раз.

Еще важнее для нас его «Хаджи-Мурат» (1904) — свидетельство несовместимости России и Северного Кавказа и пошлой глупости кавказских войн. Знаменитый Шамиль, фанатик и деспот, упоенный собственным величием — у Толстого тоже неправ. Но трижды неправа Россия. Чеченцы у Толстого — как поле ярких, грубых, колючих чертополохов, которые не годятся ни в вазу, ни в букеты, а выпалывать их — все пальцы исколешь. Остается одно: оставить их на месте и не приставать, казаки — тоже не одуванчики, сами отобьются. За что загубили русские офицеры жизнь Хаджи Мурата? Ведь он перешел к ним на службу, и только пытался спасти свою семью от Шамиля.

Но ближе к старости, потрепанные жизнью, мы замечаем, что герои Толстого прочно стоят на ногах и живут с удовольствием, что семья — их якорь, что семейные ценности спасают их от разрушения и тоски. А кто не сумел найти свой якорь, тот лишний на земле, его уносит из жизни, как Андрея Болконского или Анну Каренину.

Катюша Маслова спасается не только революционными идеями, но и браком с каторжанином-революционером. Забота и нежность — ее якорь.

Шалый Пьер после всех своих приключений отдает свою любовь Наташе; Наташа, сломленная несчастьями, обретает якорь в семье.

Старый Каренин спасается сыном Сережей и дочерью Анны, которую он взял к себе. Кити спасается Левиным, Марья Болконская — Николаем Ростовым.

Неприязнь к Наполеону у Толстого тоже объясняется не только патриотическим угаром, но и тем, что у полководца нет якоря — писатель учуял это.

Талантливый литературовед и незаурядный поэт Дмитрий Быков, как никто, все понял и объяснил сразу три эпохи: толстовскую, печоринскую и нашу. «Печорин женился на Вере, устав от бесплодных страстей, Грушницкий женился на Мэри, они нарожали детей. Семейное счастие кротко, Фортуна к влюбленным щедра: у Веры проходит чахотка, у Мэри проходит хандра. Должно быть, есть нечто такое и в воздухе нашем самом, что радость тепла и покоя не ладит с угрюмым умом. Терпите и Бога молите, смиряя гордыню свою, чтоб Левин женился на Кити и время вошло в колею! Но в Персию едет Печорин, и зря воровал Азамат, и воздух простуженный черен, и автор навек неженат. Грустить о своих половинах, томиться привычной тоской, — покамест на наших руинах не вырастет новый Толстой».

Впереди у нас Сенатская площадь. Так что женитесь, будущие декабристы, а то кто поедет за вами в Сибирь?