«Персонажи из советского прошлого сегодня вернулись»

Мне кажется, такого понятия, как «российский артхаус», просто нет. У нас не существует четкого разделения — вот это зрительское кино, а это совсем другое. Есть фильмы для массового зрителя, как, скажем, «Легенда № 17», но их единицы. Наверное, «Интимные места» можно считать артхаусом, но это фильм понятный и доступный для всех. И «Небесные жены луговых мари» я бы не называла артхаусом. Мне кажется, это живопись, что-то идущее от кинематографа Сергея Параджанова, но там нет ничего переусложненного, трудного для восприятия. Поэтому и себя я не считаю принадлежностью исключительно артхауса, хочется просто быть хорошей актрисой.

В этом фильме нет ничего специфически «фестивального» и уж тем более оскорбительного для зрителей. Да, это непривычно открытый разговор об интимных сторонах жизни, но это всем небезразлично.

Абсолютно не было. Сценарий прекрасный, честный, талантливый. Единственное опасение поначалу возникло, получится ли собрать съемочную группу, где ни у кого не будет внутреннего цензора. Ведь ничего нет хуже, когда человек принимается за работу и уже на уровне сценария трясется: а можно ли об этом говорить? Понравится ли это начальству, каналу, прокатчикам, еще кому-нибудь? К счастью, ребята сумели найти правильных людей, и мы все работали, ничего не боясь.

Удивительно, но когда мы начинали работу, никаких Милоновых, Мизулиных, Яровых и в помине не было, то есть о них никто не знал и не думал. Я ориентировалась, можно сказать, на советское прошлое. Вспоминала разных бюрократических теток из комитета комсомола, людей, которые сидели в приемных комиссиях вузов, интересовались характеристиками и заученными основами марксизма-ленинизма. В общем, реликтовый персонаж. Кто мог подумать, что пройдет год — и все станет сегодняшней реальностью. Удивительный случай, когда персонаж из фильма актуален не потому, что быстренько скопирован из жизни, а потому что, как это ни страшно, он вечный. Зашоренный, не слишком умный человек, рвущийся выполнять любую линию партии и правительства, при этом настолько рьяно, что сам не замечает, как превращается в анекдот.

Ну да, так и было. Только не с Болотной, а с Сахарова. Раньше я ходила на все митинги, ни одного не пропустила, начиная с Чистых прудов, когда всех возмутили нечестные выборы. Мне все это было страшно важно. Даже когда я должна была вести церемонию открытия и закрытия правозащитного кинофестиваля «Сталкер», я хотя бы на час, но обязательно приезжала. А потом перестала ходить.

Все забуксовало. А протест должен быть последовательным и развивающимся. При этом я не считаю, что протестное движение закончилось. Но я поняла, что люди, возникшие в политике в 90-е годы, ментально оставшиеся в том времени, ничего сегодня не изменят. Вот Алексей Навальный, Петр Офицеров, Евгений Ройзман, победивший в своем городе на выборах, чему я очень рада, — вот они для меня сейчас важны, это новая формация. Появятся и другие, перемены придут с ними.

Было многое. Дебют в конце 80-х в сказочном «Похищении чародея», где я снималась с Владимиром Гостюхиным, Андреем Болтневым, Львом Борисовым и другими замечательными артистами. Была работа в Ленинградском ТЮЗе. Еще было довольно большое количество ролей в фильмах, которые сгинули в 90-е годы, «утонули» вместе с развалившимся кинопрокатом. Это целый пласт российского кинематографа, который исчез. Одну из таких картин я первый раз увидела много лет спустя в Берлине — «Искупительная жертва», которую снимал Гелий Рябов, а заканчивал Анатолий Иванов, о гибели царской семьи, я там играла одну из дочерей Николая II, Марию. Это хороший фильм, действительно хороший, но о нем мало кто знает. И таких «потерявшихся» в 90-е годы фильмов у меня было много. А потом я совсем перестала сниматься в кино, из театра тоже ушла, переехала из Питера в Москву и пошла учиться на режиссера. Сначала в ГИТИСе у Иосифа Райхельгауза, потом на Высших режиссерских курсах у Ираклия Квирикадзе. Начала снова работать в театре, но уже приглашенным режиссером, много ездила, ставила спектакли в Нижнем Новгороде, Дзержинске, в казахстанском Семипалатинске, словом, много где.

Меня позвали сниматься в Белоруссию в картине «Враги» про войну, изломанные женские судьбы. Фильм прошел по фестивалям, имел успех. А в 2010 году вышли «Овсянки» Алексея Федорченко, это, наверное, и был переломный момент, мне снова стало интересно играть в кино.

Квентину действительно очень понравился наш фильм. На финальном банкете его очень интересовало, актеры мы или, может быть, только точные типажи, некие данности, погруженные в обстоятельства этой истории. А когда узнал, что артисты, заинтересовался еще больше, стал расспрашивать, как нас учат, начался профессиональный разговор. Я ему стала рассказывать о «Новой драме», Театре.doc, ему все было страшно интересно. У него невероятная энергия, когда с ним общаешься, то понимаешь, почему именно он добился всего. Человек с таким мощным, несокрушимым энергетическим потоком просто не может проиграть, его ничто не остановит. Он невероятный! И вот такая мизансцена. Вокруг нас уже толпа, все слушают, смотрят, а Квентина зовут уходить. Он как большой режиссер и артист понимает, что просто так закончить встречу — это будет неправильно чисто драматургически. Смотрит на меня и говорит: поцелуй меня. Мы целуемся, люди достают телефоны, фотоаппараты, снимают, все в восторге. Потом подходит еще публика, кто-то не увидел, не успел. Тарантино смеется: ну что, дубль два? И у нас опять сцена с поцелуем. Он эту ситуацию выстроил красиво.

Отношение к телу не как к чему-то стыдному, а как к органичному и красивому мне привили родители. И для меня никогда не было проблемы в том, чтобы раздеться для роли, если так диктует драматургия образа.

Формально ни папа, ни мама не имели отношения к искусству, но они очень творческие, артистичные люди. Папа меня поражал энциклопедичностью интересов. Мама в молодости была ослепительной красавицей, гордой и неприступной, она и сейчас красива, хотя ей уже за 80. Ее осаждали женихи, но она долго не выходила замуж, никто ей не нравился. А потом ее увидел мой будущий папа, эстонец Артур Ауг, и растопил ее сердце. Мама хотела быть актрисой, но стала известным инженером, у нее много патентованных изобретений. Ее тяга к актерству, похоже, передалась мне.

Нет, конечно. С чего вдруг? Ничуть не проще получить роль. Есть проекты, в которых очень хотелось участвовать, но не утвердили. Но судьба, бывает, делает подарки. Например, не утвердили в одном фильме на роль императрицы Елизаветы, о которой я мечтала, но я получила эту роль у другого режиссера, в новом сериале, и она все-таки будет, моя Елизавета.

Она была веселым, счастливым ребенком, а когда выросла, стала очень несчастной женщиной. Не хотела быть государственным деятелем, мечтала любить, рожать детей, но была вынуждена тащить на себе груз управления государством. Мне очень интересно это сыграть.

Меня поразил уровень серьезности разговора о жизни. Не знаю у нас такого нового фильма, где в центре была бы проблема ответственности за людей. А на фестивале в Светлогорске такой фильм был — датские «Заложники», очень сильное кино. Прекрасный фильм, которому мы дали главный приз, — «Почти 18», он сделан в Финляндии, у него мизерный бюджет. Там проблема взаимопонимания между почти взрослыми детьми и их родителями. Жена — режиссер и продюсер, муж — оператор честно исследовали, как и что ломается в механизме общения, когда твой ребенок на пороге взросления, откуда берется кризис отношений.

Спустя восемь лет я вернулась в театр. Кирилл Серебренников предложил мне сыграть в спектакле «Идиоты» по сценарию Ларса фон Триера, а сейчас репетирую в его новом спектакле «Пробуждение весны». Там главные роли у учеников Кирилла, в основном из Седьмой студии. И всего два взрослых актера, которым достались все взрослые роли. У меня все женские персонажи — от либеральной мамы до безвольной, зомбированной, есть училка-гестаповка и еще много других. Это ни в коем случае не психологический театр, это мюзикл в напряженном темпо-ритме.

Нет, только танцевать и играть драматические сцены. С Кириллом интересно работать, я счастлива, что оказалась в энергетически заряженном пространстве «Гоголь-центра».

Алексей Федорченко постоянно говорит мне, что перестанет со мной общаться, если я не напишу книгу. Дело в том, что я раскопала очень интересную реальную историю конца тридцатых годов ХХ века, увлекательную и вместе с тем невероятно страшную. Героиня моей истории — Мария Лейко, замечательная актриса родом из Латвии, в тридцатые она была настоящей звездой европейского кино. Долгое время работала в Европе, снималась в фильмах великого Фридриха Мурнау, была его музой. Так случилось, что ее дочь вышла замуж за дипломата, уехала жить в СССР и там умерла во время родов. Мария приехала в Россию забрать внучку, но возвращаться в Германию, где к власти пришли нацисты, не хотела. В Москве руководитель Латышского национального театра, который находился там, где сейчас Театр Наций, предложил ей сыграть ибсеновскую Нору — она мечтала об этой роли. Мария ждала документы на внучку и каждый вечер выходила на сцену, это была ее жизнь. А в одну ночь накануне премьеры другого нового спектакля арестовали весь мужской коллектив театра. И актрисы этого театра приняли решение сыграть спектакль без мужчин — не играя их роли, а общаясь на сцене с ними, как с тенями. Это стало сенсацией, было признано потрясающим режиссерским решением. Но шел 37-й год. Кончилось тем, что весь театр расстреляли 9 декабря 1937 года на Бутовском полигоне. Маленькую внучку Марии отдали в детский дом. Никто так и не знает, удалось ли ей выжить.

Сначала я надеюсь написать книгу. О фильме тоже думаю, и Леша Федорченко говорит, что готов его продюсировать. Есть одна странная вещь. Я очень похожа на Марию Лейко, я об этом не знала, видела только ее фотографии в ролях. А Леша так вдохновился всей этой историей, что отыскал в интернете ее фото без грима, поместил в фейсбуке и написал: как вы думаете, кто это? Мои однокурсники сразу отозвались — это же Юля.

Я тоже так думаю. Недаром я раскопала эту историю, она меня не отпускает. Надо эту трагическую судьбу сделать фильмом.