Суд непоколебимый

Приговор был назначен на полдень, но время шло, а судьи не было. В небольшом зале 235-го военного гарнизонного суда сидели семь человек. Атмосфера чем-то напоминала затянувшееся ожидание преподавателя на пересдаче экзамена: в воздухе чувствовалась нервозность одних и скука других, но присутствующих было слишком мало, чтобы заполнить все пространство энергетикой.

В зале не было потерпевших, только их представитель. Адвокаты, занятые в другом суде, прислали помощников. Родителей один из подсудимых отправил домой, «чтобы не нервничали». Родители другого подсудимого живут слишком далеко, и он их решил не звать. Был, конечно, прокурор. «А где судья?» — интересовались у помощника судьи. «В совещательной комнате».

Приговор, вынесения которого ждали от судьи Сергея Сердюкова, заслуживал куда большего внимания, ведь были все основания полагать, что это может быть оправдательный приговор, столь редкий в российских судах. Дело в том, что у обвиняемых по части 3 статьи 111 («умышленное причинение тяжкого вреда здоровью») было серьезное алиби: в момент совершения преступления они, по показаниям многочисленных свидетелей, фотографиям и данным биллинга, находились за 700–800 км от места его совершения, в компании знакомых и друзей в людных местах. За время длившегося почти год судебного следствия судья Сердюков допросил многих из этих свидетелей, приобщил к делу фотографии, запросил и получил данные мобильных операторов о местонахождении аппаратов и сим-карт. Он приобщил к делу аудиозаписи, на которых слышно, как потерпевший уговаривает свидетелей дать ложные показания против обвиняемых, он провел выездное заседание на месте происшествия. Он, наконец, в ходе процесса освободил из-под стражи одного из подсудимых, который к тому моменту провел больше года в СИЗО — а для хорошо знакомых с системой это верный признак того, что обратно человек уже не попадет. От Сердюкова ждали приговора, соответствующего проведенному судебному следствию.

В два часа дня кресло председательствующего было по-прежнему пусто. «В совещательной комнате, — улыбались вежливые приставы. — Готовится».

В ночь на 8 августа 2010 года два матроса из подмосковной военной части в Остафьеве, выпив водки, ушли в самоволку в соседний поселок Щербинка. Там у них произошел конфликт с кем-то из прохожих — то ли из-за некоей девушки, то ли из-за сигареты, которую кто-то кому-то отказался дать. Ссора перешла в драку, в результате которой рядовой Роман Шемакин был очень сильно избит. Его товарищу матросу Косареву удалось бежать, он добрался до части и позвал на помощь: Шемакина нашли в овраге в луже крови в тяжелейшем состоянии и доставили в госпиталь (он перенес кому и несколько операций, прежде чем поправился и встал на ноги). Все это Косарев рассказывал в части сослуживцам и начальству, а также отцу пострадавшего (в материалах суда имеется аудиозапись разговора) и на допросах у оперуполномоченного отдела угрозыска Щербинки лейтенанта Байбуса: матрос примерно описал нападавших и даже помог составить фоторобот одного из них.

В части наутро объявили, что «Шемакин убегал, его избили, он попал в больницу и теперь все строго», а вскоре главком ВМФ (часть находится в его подчинении) подписал приказ об увольнении командира роты охраны Александра Галкина за допущенное ЧП. Тот подал иск в суд, доказал, что в момент происшествия он, Галкин, находился на Дальнем Востоке. Ротного на работе восстановили, поскольку посчитали неответственным за происшествие, которое суд установил так: «В отсутствие контроля со стороны дежурной службы и командования Шемакин самовольно оставил часть и убыл в Щербинку, где у него произошел конфликт с неустановленными гражданскими лицами, переросший в драку». Никакой другой версии происшествия суд тогда не рассматривал.

Но прошло некоторое время, и главный свидетель Косарев неожиданно и очень резко поменял показания. Самоволки не было, заявил он, Шемакина избили старшие по званию военные — прапорщик Батыр Бахмудов и лейтенант Александр Сбродов. Все произошло в части на территории подсобного хозяйства, а затем окровавленного матроса вывезли на машине Бахмудова в сторону Щербинки и сбросили в овраг. Косарева возили в той же машине, его самого не били, но угрожали расправой, если расскажет, как все произошло. Одновременно об этом заговорила мать избитого, якобы услышавшая имена военных от пришедшего в себя сына, а потом и сам пострадавший: его показания были довольно путаными, но он ссылался на сильные провалы в памяти, вызванные травмой головы.

Историей о дедовщине заинтересовались в Комитете солдатских матерей Санкт-Петербурга (в госпитале рядом с избитым матросом лежал другой искалеченный солдат, который уже получал помощь от питерского комитета, и он их свел). С подачи правозащитников история избитого солдата появилась в «Новой газете» в Санкт-Петербурге, а потом и в программе «Военная тайна» на РЕН ТВ.

Против Бахмудова и Сбродова возбудили уголовное дело, Бахмудова суд арестовал по запросу следователя, который утверждал, что он угрожал потерпевшему. Оба обвиняемых клялись в своей невиновности, но за пределами части им не особо верили: слишком типичной и распространенной для России казалась история про жестокое избиение солдата старшими по званию.

„  

У них произошел конфликт с кем-то из прохожих — то ли из-за некоей девушки, то ли из-за сигареты, которую кто-то кому-то отказался дать  

Шемякин получил компенсацию в миллион рублей — большая часть денег, по словам его матери, ушла на оплату медицинских счетов. Адвокаты подсудимых, впрочем, уверены, что причина оговора их подзащитных именно в этом: пострадавшим в самоволке компенсация бы не полагалась.

Версия избиения в части очень быстро стала для следствия основной и единственной, несмотря на большое количество неразрешенных противоречий. Так, несмотря на то что потерпевший был очень серьезно избит, никаких следов крови ни у вагончика, ни в багажнике машины Бахмудова, на которую показывал свидетель, обнаружено не было. В вагончике в ту ночь ночевали двое, ни один из них не слышал шума. Да и машина, как показали потом свидетели, во время происшествия была в ремонте и стояла у всех на глазах разобранная.

Нашлись два свидетеля, утверждавших, что видели Бахмудова и Сбродова в части (куда больше было тех, кто показывал, что не видел ни того ни другого), но ни одного свидетеля, который бы слышал крики, или видел избиение хотя бы издали, или видел следы крови, или попытку избавиться от следов крови.

Никто так и не смог объяснить странные вещи, которые происходили с телефоном потерпевшего Шемакина, исчезнувшим в ночь избиения: аппарат был найден сотрудниками полиции у работницы кафе в Щербинке, которая рассказала, что его 8 августа подарил ей сожитель, а тот не смог пояснить, где он его взял. Зато в паспортной фотографии этого человека адвокаты подсудимых нашли некоторое сходство с фотороботом нападавшего, составленным со слов матроса Косарева. Впрочем, это странное совпадение не заинтересовало следователя Омарова, которому в итоге досталось дело и который довел его до суда: позже в суде он честно признался, что эту версию даже не расследовал. Исправить недоработку на судебном следствии не представилось возможным: и женщина и мужчина — оба были не местные — из Щербинки вскоре исчезли.

Но главным доказательством невиновности обвиняемых оказались элементарное и довольно серьезное алиби: оба они во время избиения были в отпусках. Официальных (у суда есть отпускные билеты), одобренных военным начальством. Бахмудов — в Волгоградской области, Сбродов — в Саратовской. И того и другого там видели многочисленные свидетели. Бахмудов фотографировался с приятелями в День города в Михайловке Волгоградской области, и все помнили, что это было именно 7 августа, накануне избиения. Друзья сидели в кафе и отмечали почти до утра. Фотографии, конечно, посредственные, фон ни о чем не говорит, но ведь легко проверяется, где были все запечатленные на них люди. Есть и фотографии в пути — с датой 9 августа, тогда втроем с друзьями Бахмудов возвращался в Москву: ему уже сообщили об инциденте.

„  

Оба обвиняемых клялись в своей невиновности, но за пределами части им не особо верили: слишком типичной казалась история про жестокое избиение солдата  

Сбродова в поселке Красная Кудрявка Балашовского района Саратовской области видели соседи и родные, а также участковый и председатель сельсовета — в палатке с друзьями и девушками на пруду. «Пруды у нас зарыбили мальками, и мы с председателем подъехали посмотреть, нет ли браконьеров, — вспоминает по телефону бывший участковый Александр Котов. — Мы подъехали, а там палатка стояла, и они там и отдыхали, с ними девушки еще были». — «Вы помните, какое это было число?» — «Времени много прошло с тех пор, точно я не могу сказать. Мне кажется, что 8 (августа), вот точно помню, что в тот день были похороны женщины нашей одной, Раисы Васильевны. Было жарко, тогда хоронили на второй день».

На свидетельстве о смерти, имеющемся в распоряжении редакции, стоит дата — 6 августа 2010 года. Значит, бывший участковый и председатель видели Сбродова в палатке на пруду 8 августа.

Судья Сердюков заслушивал показания свидетелей с интересом, задавал дополнительные вопросы подсудимым, смотрел фотографии. Он отправил запросы телефонным операторам с просьбой определить местонахождение аппаратов. Ему пришли официальные ответы: в интересующие суд даты телефоны были в роуминге. В Саратовской области и Волгоградской области.

Элла Полякова из Комитета солдатских матерей верить в алиби подсудимых отказывается. «Ну понятно. Никто не отвечает, что мальчик изуродован... Вы видели фотографии из дела, как он выглядел после избиения?! Пусть за это кто-то отвечает!!! Пусть за это отвечают офицеры. Рома (пострадавший Шемакин) был у нас с матерью на ТВ. То, что он говорит, — правда. А то, что вы видите по липовым документам, — это кривда. Да, конечно, у них (подсудимых) хорошие адвокаты...»

Адвокаты действительно проделали большую работу. В деле есть не только показания всех свидетелей и фотографии, не только данные телефонных операторов, но и аудиозаписи, на которых слышно, как потерпевший уговаривает сослуживцев сказать, что они видели Сбродова и Бахмудова в части накануне и после инцидента (копии имеются в распоряжении редакции).

В день приговора адвокат Бахмудова Евгений Корчаго сказал, что не сможет подъехать — у него срочные дела в другом суде, а тут и так все понятно: приговор будет оправдательный. А вообще адвокат Корчаго слышал разговоры в кулуарах суда, что Сердюков собирается судить по-честному, несмотря на давление сверху. Вроде бы кто-то из приставов даже слышал, как он такими словами и ответил председателю.

Сказать, что лейтенант Александр Сбродов никогда не поднимал руку на солдат — было бы неправдой. За четыре месяца до инцидента с матросом Шемакиным он прилюдно избил рядового Илью Шипарова. Тот сильно напился и пьяный позволил себе какую-то дерзость в адрес командира, за что, по выражению самого Сбродова, он «дал ему леща». Этот эпизод, произошедший в столовой воинской части, также фигурирует в деле, более того, в приговоре ему уделено почти столько же места, сколько и главному эпизоду с Шемакиным, хотя наказание по нему судья Сердюков определил «ниже низшего предела» — по просьбе самого потерпевшего, который признался в нарушении устава и попросил судью проявить к своему обидчику снисхождение. Выступая с последним словом, лейтенант Сбродов раскаялся в содеянном и попросил у бывшего подчиненного прощения. Тот сказал, что простил. «Я прекрасно понимаю, что если бы мы в это время (во время инцидента с Шемакиным) были в части, то мы бы давно сидели, — сказал Сбродов за час до вынесения приговора. — Никто бы нам не поверил, что это не мы. Но нас же там не было, есть же все доказательства. Я готов был бы пойти в тюрьму за то, что я сделал. Но я этого не делал».

На приговор Сбродов приехал на машине и без вещей. Он был уверен, что его оправдают или в крайнем случае дадут условно — за Шипарова. Прапорщик Бахмудов приехал с девушкой, они познакомились почти сразу после того, как его освободили из СИЗО, и уже год живут вместе. Вещей с собой он тоже не приготовил.

Судья Сердюков вошел в зал около четырех. Все немногочисленные присутствующие в зале встали. «Именем Российской Федерации...» — начал председательствующий и, прочитав несколько первых абзацев приговора о том, кто и в чем обвиняется, вдруг оторвался от бумаг и предложил: «Давайте присядем» — после чего устало опустился на стул.

Приговор был небольшой, его чтение заняло всего 25 минут. Это не был оправдательный приговор.

За основу суд взял показания Шемакина и свидетеля Косарева, поскольку они «последовательны, согласуются между собой, непротиворечивы в основных и существенных деталях», есть, конечно, противоречия в показаниях и потерпевшего, и главного свидетеля, но они «не влияют на этот вывод суда». «То, что Шемакин просил сослуживцев подтвердить факт нахождения Сбродова и Бахмудова в воинской части, не может опровергнуть его показания... Те обстоятельства, что телефон, принадлежащий Шемакину, оказался у лиц, которые никакого отношения к воинской части не имеют, и что автомобиль, на котором вывозили Шемакина, не установлен, также не опровергают показания Косарева» (стилистика приговора сохранена). Показания свидетелей из Красной Кудрявки и Михайловки о том, что они видели подсудимых во время совершения преступления за 800 км от места его совершения, «суд отвергает, поскольку они не соответствуют действительности, и считает, что свидетели заблуждаются по датам». Суд отвергает, не принимает во внимание, показания не влияют на вывод суда... И вдруг: «Не колеблет суд то обстоятельство...» Так и сказал: не колеблет? Может, ослышались?

Сроки реальные. Бахмудов — пять лет строгого режима. Сбродов — шесть с половиной. Судебный пристав мнет в руках шапку и, кажется, вздыхает. Быстро и почти бесшумно в зал заходит конвой. «Можно маме позвонить?» — спрашивает Сбродов. «Уже нет», — отвечает конвоир. Помощник адвоката Корчаго пишет ему срочное СМС. В наступившей легкой суматохе судья Сердюков покидает зал — никто из присутствующих не смотрит в его сторону. Впрочем, пытаться угадать эмоции на лице российского судьи — неблагодарное дело.

«Скажите, что делать?» — спрашивает, сидя в своем кабинете, адвокат Корчаго. Он обращается скорее к самому себе, чем к собеседнику. На столе перед ним лежит вердикт судьи Сердюкова, приговаривающий двух людей с доказанным алиби к пяти и шести с половиной годам строгой колонии. Приговор открыт на той странице, где черным по белому напечатано: «суд не колеблет». «Если при такой доказательной базе суд выносит обвинительный приговор, то что делать, чтобы доказать невиновность? Облить себя бензином и поджечь на Красной площади?» — «Вы не жалеете, что не были на приговоре?» — «Я даже рад, — признается Корчаго. — Я боюсь, что мог не сдержаться».

„  

«Никто не отвечает, что мальчик изуродован... Вы видели фотографии из дела, как он выглядел после избиения?! Пусть за это кто-то отвечает!!! Пусть за это отвечают офицеры»  

На следующий день после этого разговора на лентах новостных агентств появилось сообщение о попытке самосожжения у здания Верховного суда в Москве. Спасенного приставами мужчину с ожогами 25–30% тела отправили в больницу, а в это время источник в правоохранительных органах пояснил агентству Интерфакс, что пострадавший с 2010 года находится под следствием, неоднократно подавал в суды жалобы, и попытка самосожжения была жестом отчаяния. Позже он умер в больнице.

Адвокат Корчаго, конечно, сжигать себя не будет — у него семья, клиенты. Через несколько дней после приговора он подаст апелляцию на решение судьи Сердюкова в вышестоящую инстанцию. Апелляция почти готова — за три года адвокат Корчаго хорошо изучил все материалы дела. Она поступит в суд, возможно, даже раньше, чем судья Сердюков переедет в свой новый кабинет в третьем окружном военном суде: в конце июля приказом президента Путина он пошел на повышение.