Жоэль Помра: «В России я готов сказать правду».
В Москве 20 ноября стартует фестиваль NET — Новый европейский театр. Главный гость фестиваля француз Жоэль Помра, режиссер, которого называют «создателем нового театрального языка», рассказал The New Times о своем понимании театра
Меня часто спрашивают: почему я стал заниматься театром? Во Франции я все время придумываю какието многозначительные истории, создаю какие-то мифы на этот счет... Но здесь, в России, я готов сказать правду.
Первый раз я пошел в театр, когда был школьником. Меня и моих одноклассников привела учительница. В зрительном зале я сел рядом с девочкой, которая мне нравилась. Мы сели очень близко друг к другу. И во мне перемешивалось то, что происходило на сцене, с волнением, которое я испытывал, сидя так близко к этой девочке... Я уже не мог разобрать, где впечатление от спектакля, а где — мое восхищение от того, что мы с ней соприкасаемся плечами и руками... Вот с той поры я полюбил театр. (Смеется.) Для меня любовь к театру — эмоция почти эротическая.
«Обиды, страхи, мечты...»
Мой театр часто называют политическим, но политика меня интересует не больше и не меньше, чем других людей. Я часто спрашиваю себя: как рассказать о том, что из себя представляет наша жизнь? О том, что такое сегодняшний день во всей его сложности и противоречивости? Не упрощая, а передавая колоссальную запутанность того, что представляет из себя наша жизнь — политическая, социальная, отношения людей, их обиды, страхи, мечты, разочарования, любовь... Личная жизнь человека и политическая жизнь интересуют меня в равной мере. Поэзия и политика мне равно интересны и близки.
Занимаясь театром, я задаюсь вопросом: что объединяет людей? Что заставляет нас быть вместе? И в конечном итоге этот вопрос — что нас связывает? — оказывается политическим.
«Зритель кашляет»
Мне не нравится театр, где актеры существуют отдельно от публики. Когда я, еще будучи зрителем, а не режиссером, смотрел спектакли, у меня почти всегда создавалось впечатление, что актеры занимаются какимто своим делом, которое ко мне лично не имеет никакого отношения. Они жили в какомто замкнутом и абстрактном мире. Слова актеров летели куда-то над головами публики, не задевая никого из сидящих в зале...
Я решил, что должен работать так, чтобы актеры и зрители оказались в одном пространстве. Чтобы не было ощущения разделения на зал и сцену. На тех, кто наблюдает, и тех, кто играет. Мои актеры слушают зрителей, которые находятся в зале. Если зритель кашляет, если в зале изменилось настроение — мои актеры слышат это, они реагируют на то, что происходит в зале. Это не значит, что они начинают импровизировать. Нет! Просто в их игру входят те сигналы, которые посылает публика. Они должны находиться в подлинном контакте со зрителем. Тогда и актеры, и зрители смогут ощутить реальность того, что происходит. Только тогда.
«Нужно убрать все»
Я с моими актерами три года буду показывать спектакли в театре Питера Брука — он нас приютил. Этот режиссер оказал на меня огромное влияние. То, что он привнес в театральную жизнь, переоценить невозможно. Вы знаете, я должен признаться в очень большой вине: я никогда не читал книг Питера Брука. Но он настолько мне близок, что, если бы я прочел его книги, у меня наверняка возникло бы впечатление, что эти книги написал я. (Смеется.)
Мне кажется, я работаю в том же ключе, исповедую ту же концепцию театра, что и Питер Брук: нужно убрать все, что находится вокруг актеров, все предметы, что их окружают... Главное — человек, его взаимоотношения с другими, а значит, отношения актера и зрителя.
«Это мой стол. Это мой мир»
Я ставлю только свои тексты. И дело не в том, что мне так удобнее или проще. Это естественная эволюция театра. Мне кажется, что режиссеры двадцатого века показали, что постановка подобна акту создания собственного текста. Режиссеры давно стали авторами. Они создают на сцене свой мир. Ставя Шекспира или Чехова, они переписывали, переделывали их тексты. То есть они накладывали на них свое мировоззрение. Мне кажется, честнее и правильнее творить абсолютно свой мир. Когда в тысячный раз ставится «Гамлет»... Зачем?
Вот, например, один человек нарисовал эскиз стола, а другой сделал этот стол. Но поймите, тот, кто делает, должен искать для стола дерево, краски... И столкнется с проблемами, которые даже не мог представить тот, кто рисовал эскиз. Я полагаю, что гораздо правильнее самому делать эскиз стола, а потом и стол. Ведь когда я начинаю делать стол, я понимаю, что мой эскиз был не особенно хорош и надо изменить его. Я предпочитаю делать все от начала до конца. Это мой стол. Это мой мир. Тот, который я создаю.
«Изменить мир — это утопия»
Художник не может изменить мир. Не может изменить себя. Единственное, на что способен художник, на что способен я, — представить этот мир. Но! Видите эту чашку? Вы можете воспринять только одну ее сторону, вы не видите ее дна, не видите, чем она наполнена. Вы даже не видите другой ее стороны! Художник видит мир в полном объеме, он видит тайную сторону вещей. Только в этом его преимущество. А изменить мир, изменить себя — это утопия.
