Путин и писатели

Советник президента Владимир Толстой давно организует «потомков». В Ясной Поляне этот праправнук Льва Николаевича уже собирал съезды его родственников. Что же «великие предки» нашептали своим правнукам и праправнукам? К чему призвали они из могил своих сегодняшних коллег?

Российское литературное собрание буквально у всех на него среагировавших вызвало понятную ассоциацию с Первым съездом советских писателей, покончившим с многообразием советской литературной жизни и провозгласившим догму социалистического реализма. Но сегодня не двадцатые годы, ЛЕФа и РАППа не наблюдается, да и никакой общей эстетики предложить невозможно. «Потомки», как мне кажется, скорее озабочены преображением социальных форм существования литературы. В 1920-е писатели кормились от продажи своих книг. Они существовали в рамках худого, советского, но рынка. С середины 1930-х рыночная зависимость писателя от читателя была отменена. Произошел быстрый переход от ограниченной рыночной свободы к архаичной аристократической системе бытования литературы и искусства. Нечто подобное, вероятно, затевается и сегодня, так как одной из целей Российского литературного собрания провозглашается унификация системы распределения предназначенных писателям государственных грантов.

Сартр определял писателей периода монархии как паразитов на классе паразитов: «В XVIII веке сам факт существования потомственной аристократии упрощает все; профессиональный писатель, кем бы он ни был по происхождению — незаконным ребенком, сыном ножовщика или судейского, — вступал в непосредственный контакт с аристократией через голову буржуазии. Знать его содержит, она же его и наказывает; он непосредственно зависит от знати, получая из ее рук как доходы, так и социальное достоинство; он «аристократизируется» за счет того, что аристократия уделяет ему толику своей «маны» (сверхъестественной силы. — The New Times); ему перепадает и от ее праздности, а слава, которой он надеется добиться, является отблеском того бессмертия, которое придает королевской семье ее наследственный титул. С гибелью дворянского класса писатель оказывается совершенно оглушен грохотом крушения своих покровителей; ему приходится искать новой поддержки».

Советская литературная система была деформированной копией аристократической модели, освобождавшей писателей от заботы о хлебе и давления рынка. Лояльность обменивалась на привилегии. Российские писатели до сих пор оглушены крушением того класса, который позволял им на себе паразитировать. Они вдруг ощутили утрату своего собственного значения, которое оказалось прямо связанным с судьбой советской номенклатуры. Но сейчас этот класс паразитов восстал из пепла и шлет им недвусмысленные сигналы. После крушения аристократии и монархии писатель, до глубины души ненавидевший буржуазию, выходцем из которой он сам был, вынужден был приспосабливаться к рынку. То же самое отчасти произошло и в России. Но несмотря на драматическое, а иногда и успешное обживание рынка, в душе российского литератора таится ностальгия по утраченной приближенности к властям, которая только и придавала ему непропорциональную значимость в обществе.

„  

Ритуальный выход Путина к писателям в роли покровителя переводит литераторов в разряд «клиентов», как называли в Древнем Риме приживалов  

Среди немногих писателей, отказавшихся идти на собрание, — Борис Акунин, пионер рыночной литературы, откровенно не желающий идти в царедворцы. Но даже такой успешный на рынке профессионал, как Дмитрий Быков, не явившийся на собрание, недавно на «Эхе Москвы» говорил о том, что писатель может писать для власти и быть ею услышанным. Он грезит о близости писателя к трону, о праве певца «свободно говорить» с царем. Речи эти вполне вообразимы в устах Буало или Ломоносова: «Возможность достучаться до власти у литературы остается. Просто люди непрофессиональны, поэтому они не пытаются власти что-то объяснить. <…> Я, например, знаю, как написать роман, но просто я, может, не буду этого делать, потому что мне Владимир Путин, я уже говорил, не кажется сейчас ключевой фигурой. Но как написать роман, который зацепил бы Владимира Путина, я примерно себе представляю. <…> И я примерно понимаю, что надо ему сказать. Небезлюбопытно в свое время было бы обратиться к Медведеву и как-то стимулировать его <…>. Кстати говоря, мне кажется, можно было бы написать роман, и довольно убедительный, из которого Владимир Путин понял бы, как ему хорошо остаться в истории России, как ему сохранить в истории России прекрасный имидж, один из лучших. Такой роман может быть написан».

Первый шаг в сторону возрождения монархической (или советской) литературной институции принимает форму ритуального выхода Путина к писателям, во время которого президент объявляет о своей роли покровителя и поощрителя словесности в России. Сам этот жест сразу переводит литераторов в разряд «клиентов», как называли в Древнем Риме приживалов при богатых и влиятельных. Литераторы же получают то, о чем многие из них втайне мечтают, — символический доступ к телу власти. И все же забавно, что собрание как бы организуется не писателями и не президентской администрацией, а по поручению умерших классиков. Это придает мероприятию оттенок уже привычного абсурда и показывает, что возвращение к прошлому, все более откровенное, вызывает у самих устроителей легкий дискомфорт. Живые избегают ответственности за этот шаг, а потому переносят ее на тех, кто явлен среди нас в бронзе и мраморе, а потому все стерпит.