Тютчев, собеседник олимпийцев

Под луной ничто не ново. Создатель чиновной вертикали Николай I (первое издание апологета самовластия и казенного православия — Путина) тоже был охоч до злоупотребления литературой в карательных и охранительных целях. Федор Иванович Тютчев, чье 210-летие мы отмечаем 5 декабря, показался императору подходящим объектом. Старинный дворянский род, дипломатическая служба, отвращение к европейским революциям, некоторый панславизм, умеренность...

И вот всесильный силовик Бенкендорф, встретившись в 1843 году с Тютчевым за границей, умилился, и они с Николаем I решили поручить поэту создавать «позитивный образ России на Западе». То есть затеяли проект типа «Раша тудэй». Из этой затеи не вышло ничего. В отличие от своего современника Пушкина, Тютчев, мудрец и философ, не был ни идеалистом, ни энтузиастом. Он никогда не бросался «в житейский колодец, не успев соразмерить разбег» (Борис Пастернак). Ему был присущ взгляд сверху, взгляд холодного и всеведущего олимпийца. А попытки перенести пропаганду консерватизма и православия в поэзию приводили к тому, что поэзия исчезала, а оставалась карикатура. Чего стоит только «Гус на костре», где чехи приглашаются к отпадению от «юродствующего Рима» на основании сожжения в Средневековье Яна Гуса. «Всеславянский» статус царя, забитая Россия как Ноев ковчег перед лицом Запада — это годилось для князя Мышкина, но не получалось у умного скептика Тютчева.

В отличие от Пушкина, у поэта не было друзей среди декабристов и иллюзий тоже не было. Но и самодержавию от тютчевского стихотворения «14-ое декабря 1825 года» не поздоровилось: «О жертвы мысли безрассудной, вы уповали, может быть, что станет вашей крови скудной, чтоб вечный полюс растопить! Едва, дымясь, она сверкнула на вековой громаде льдов, зима железная дохнула — и не осталось и следов». Ничего себе «положительный образ России»! Написано в 1826 году, а верно, увы, до сих пор, и, боюсь, что навечно.

„  

Известен один запрет Тютчева-цензора: на перевод на русский язык «Коммунистического манифеста», ибо «кому надо, прочтут и на немецком»  

Или тютчевская попытка оправдать подавление польского восстания 1830 года. Во-первых, Тютчев жалеет поляков и прямо говорит о зверствах русской армии. Здесь и «горестная Варшава», и «не за Коран самодержавья кровь русская лилась рекой», и негодование по поводу «чревобесия меча», «зверства янычар ручного» и «покорности палача». «Ты ж, братскою стрелой пронзенный, судеб свершая приговор, ты пал, орел одноплеменный, на очистительный костер! Верь слову русского народа: твой пепл мы свято сбережем, и наша общая свобода, как феникс, возродится в нем». Поляков это вряд ли устроило, но и самодержавию нечего было ловить.

Став цензором МИДа в 1845 году, поэт выступал за «почетный, а не арестантский караул». Известен только один его запрет: на перевод на русский язык «Коммунистического манифеста», потому что «кому надо, прочтут и на немецком». И впрямь этот остроумный розыгрыш двух талантливых людей предназначался не участникам «бессмысленных и беспощадных бунтов», а образованной элите.

Тютчев жил долго, до 1873 года, но нашел для вольнодумцев России только одно утешение: «Пускай олимпийцы завистливым оком глядят на борьбу непреклонных сердец. Кто ратуя пал, побежденный лишь Роком, тот вырвал из рук их победный венец». Стихи Тютчева прекрасны, но глубоки, как колодец, и холодны, как вода в нем. Под ними всегда — бездна.

Благодаря Тютчеву мы знаем, что скажут потомки, когда закончится путинский «железный век». Этими строфами поэт проводил Николая I: «Не Богу ты служил и не России, служил лишь суете своей, и все дела твои, и добрые и злые, — все было ложь в тебе, все призраки пустые: ты был не царь, а лицедей».