Нет, вы не подумайте, не дай Бог, что на православие и самодержавие.
Что же произошло с Димой Крымовым, наследником тонких энергий Серебряного века, создателем нового театрального языка, где в символизм вплетаются живопись и пантомима? Как стать андеграундом? Да это очень просто: надо быть учеником беженца и вынужденного переселенца Васильева, не иметь денег, покровителей, своей сцены (даже подвала). Не иметь ничего, кроме репертуара, божьего дара, труппы гениальных молодых актеров.
Времена пришли настолько свинцовые, что такой большой художник, как Дима Крымов, не смог не заметить общественной аннигиляции и вырыл топор войны. Вот так его отец, великий Эфрос, будучи лириком и философом, чуждым политической злободневности, когда ледяной панцирь ресталинизации сковал оттепель, поставил ряд потрясающих спектаклей о внутреннем ужасе интеллигента, творческой личности — не борца, не героя. Простого режиссера из спектакля Ленкома «Снимается кино», булгаковского «Мольера».
Сейчас, как тогда, в конце 60-х, ломают хребет «непоротому» поколению, актерам Крымова, обрекая 20-ти и 30-летних на рабскую долю отцов и дедов.
И Дима Крымов взял Платонова, но не «Чевенгур» или «Котлован» (лобовая атака Додина), а «Корову». Маленький рассказ про обыкновенную русскую корову, попавшую вместе с русскими людьми в советский переплет. И про мальчика Васю, ее хозяина, ученика четвертого класса. И на сцену являются все злополучные коровы начала советской эры, от есенинской до Звездони из трилогии Федора Абрамова, до несчастных буренок из Тендрякова и эпоса Евфросинии Керсновской. Добрые, усердные коровы с наивными глазами, которые кормили всю деревенскую семью, детей которых, телят, продавали на мясо. «Не дали матери сына. Первая радость не впрок, и на колу под осиной шкуру трепал ветерок» (С. Есенин).
На них пахали, возили тяжести, за них, тихих кормилиц, в колхозе, этом концлагере для крестьян, требовали в налог 16 кг мяса и полкожи. Болезнь, старость, увечье, лишающее молока, — и корова тоже шла под нож, потому что, как страшно пишет Платонов, «она — говядина». «Скоро на гречневом свее, с той же сыновней судьбой, свяжут ей петлю на шею и поведут на убой» (С. Есенин).
На спектакле Крымова мы вдруг понимаем: вместе с русскими замученными буренками в могилу сошла русская деревня. Но это еще не все. Спектакли Крымова неисчерпаемы, и со дна бездны встает ужасная догадка: русские бабы разделили судьбу русских коров. На них пахала советская власть, они таскали бревна в лагерях, они кормили страну и высохли от горя и нужды. Они отдавали на убой своих сыновей: в Гражданскую, финскую, Отечественную, в Афган и Чечню. С них тоже содрали семь шкур.
А на сцене показывают кино: бронепоезд с запасного пути тащит вагоны, в одном — коровы, в другом — заключенные. Телячьи вагоны. Разницы нет. Все едут на убой. И бюсты Ленина и Пушкина — наше все. И тот самый паровоз, летящий в коммуну, ворвется на сцену, как у Мейерхольда. И переедет «нашу маленькую жизнь».
Не все ли равно — быть говядиной или пушечным мясом? Безропотные матери и безропотные коровы нарожают новых солдат и новых телят. Корова Платонова и Крымова сама бросится под паровоз. Как та мать из 1982 года, получившая из Афгана двух сыновей в виде груза-200. Дима Крымов предсказал итоги выборов. Коровы всегда голосуют за мясников. Да будут рельсы им пухом.
