Бесконечность морей и степей

*Начало цикла — в № 41 и 43-44 за 2013 г.

Русь была открыта всем ветрам. Ни Альп, ни Пиреней, ни безопасности, ни гарантий. Волга считалась дальним зарубежьем. Дон — ближним. Русская Земля кончалась за ближайшим от Чернигова холмом.

У мирных хлебопашцев не было шанса выжить. Смешиваясь с пришельцами из Дикого Поля, переваривая их, славяне отучились думать о завтрашнем дне и стали заправскими анархистами. Так что когда мирный студент, задержанный за мирный митинг протеста, заявляет, что он анархист, в нем говорит кровь. Традиция Дикого Поля. Беззаконная, непричесанная воля. Отсюда наши вечные Стеньки и Емельки, отсюда русский бунт, «бессмысленный и беспощадный», но вечно подмывающий государственный гранит. Традиция эта нелегитимна. Она предполагает гражданские войны и Смутные времена вместо права и закона. Она вырвалась из нас в 1918 году, вместе с Нестором Махно и атаманшей Маруськой, она бродит в наших жилах, как хмель, не давая забыться в стабильном холопстве.

Лучше всего эту традицию понял Эдуард Багрицкий: «Не прощайтесь. За туманом сгинуло былое. Только птичий крик тачанок, только поле злое. Только запевают сабли, только мчатся кони, только плещется над миром черный рой вороний. Эй, весна! Гремят копыта. Ветер! Ветер! Ветер! Все пропето, все пропито, никого на свете!»

„  

Когда мирный студент, задержанный за мирный митинг протеста, заявляет, что он анархист, в нем говорит традиция Дикого Поля. Беззаконная, непричесанная воля  

А на северо-западе жили те, кто не мог добавить нам особенно много гражданского порядка (у самих не было), законченные индивидуалисты, легкие на подъем скитальцы, труженики моря, чьи одинокие гнезда над фьордами исключали коллективизм, несвободу и бездумное подчинение. Варяги, скандинавы, носители нашей будущей западнической традиции, те, кто после станут датчанами, норвежцами, шведами. Их бонды, свободные крестьяне, воины и рыбаки, избирали свою власть, конунгов и ярлов (а потом и королей) на тингах. Мы встретились с ними в Ладоге, где-то в VIII веке, и Новгород создавали на паях. Бесконечность Дикого Поля их не пугала: они привыкли к бесконечности морей. Они дали Европе (и особенно Британии) прививку индивидуализма и жесткой свободы воинского стана, который вечно с кем-то сражался; в Норвегии они уже в X веке имели многопартийную систему (биркебейнеры, риббунги, баглеры, что примерно соответствует американским демократам, немецким социал-демократам и американским же республиканцам). Их Пантеон предполагал вечное сражение в Валгалле вместо небесного блаженства, равенство богов и героев (асы), конец света (час Рагнарек), победу Зла (Волка Фенрира) и все же необходимость сражаться со Злом, хоть и без надежды. Они считали недостойной смерть в своей постели, «на соломе», потому что в Валгаллу пускали только погибших в бою, с мечом в руках. Их драккары бороздили моря не только ради грабежа, они были посланниками Свободы.

Скандинавия была бедна, и слишком мало было в ней мирного, оседлого элемента для создания большого жизнеспособного государства, и слишком мало было пахотной земли. Викинги открыли Америку, но не населили ее. Британию они создавали в складчину с кельтами и саксами.

Со славянами, подцепившими вирус Дикого Поля, они сложились на Киевскую Русь. Каждый внес в общий котел то, что имел. Борис Акунин не так уж и неправ: в наших лесах и степях морские бродяги сохранили многие из своих старых привычек, и сбор налогов в виде «полюдья», когда князья, бывшие конунги, пожив зиму на постое у полян и древлян, брали дань мехами и везли загонять их в Царьград на ладьях, сильно напоминал их морские набеги. Но варяги дали нам больше, чем взяли. Это скандинавская традиция и сегодня не дает смириться с нашим жалким жребием.