Герой нашего безвременья

Фактически везде наш фильм смотрят одинаково — не знаю, хорошо это или плохо. Наверное, хорошо. Но интересно, что в Америке и Швейцарии его воспринимают как комедию. Никакого трагизма не ощущают. Наши зрители более чуткие, улавливают оттенки, понимают, что могут быть одновременно смех и слезы. Видимо, к большей отзывчивости располагает сама наша жизнь в вечном раздрае. Мы сами по себе неоднозначные люди.

Этого я и хочу. Кино люблю жесткое, честное, но ни в коем случае не чернушное. Зрители не должны чувствовать себя раздавленными после увиденного на экране, «свет в конце тоннеля» надо видеть всегда.

Да, мы говорили об этом с Костей, еще только готовясь к съемкам. Однажды он позвонил мне ночью: «Тебе не кажется, что Лев Николаевич тоже на нашей стороне?» «Ты про кого?» — спрашиваю. «Ну как про кого. Про Льва Николаевича Мышкина». Обсуждали и чеховских персонажей, и героев, сыгранных Олегом Далем и Олегом Янковским. Виктор Служкин из романа Алексея Иванова, конечно же, им родня.

Константин Хабенский про наш фильм сказал на премьере в Нижнем Новгороде: он кровоточит от любви 

Нет. Служкин ни от какой униженности не страдает, он выбирает позицию невмешательства, потому что не хочет вписываться в систему лживых отношений. А лжи кругом хватает, мы же знаем. Порой даже стыдно какие-то высокие премии получать, противно, что приходится решать, как быть. Отказаться бывает трудно, взять — недостойно. Служкина наградами никто не искушает, да и не за что, но и других ситуаций в его жизни хватает. Вот такой он герой нашего безвременья. Кого-то это возмущает, говорят: когда же в России появится настоящий герой? Вот когда жизнь изменится, тогда и появится. Когда в 90-е все вокруг резко менялось, возник Данила Багров. Плохих мочил, хороших защищал. Думаю, если что-то случится со страной, Служкин не будет в стороне.

Ну да, Фонд кино выделил деньги продюсеру Валерию Тодоровскому в этом разделе, такой там регламент. Хорошо, что помогли, но меня эта классификация просто умиляет. Наследие совка никуда не делось, оно живо, еще немного — и лозунги появятся: «Экономика должна быть экономной» и прочее в том же духе.

Учителя его признали, они за фильм. На одном из первых просмотров ко мне подошла заслуженная учительница РСФСР и сказала: «Вы показали, каким не должен быть учитель, но каким обязан быть человек». Они правильно поняли: у нас не производственная картина, мы рассказываем о человеке. У которого, при всех недостатках, есть порядочность и любовь к людям.

Да, у Кости актерские студии для детей в восьми городах-миллионниках: Уфе, Питере, Казани, Перми, Воронеже, Екатеринбурге и других. Это его собственная инициатива, он нашел спонсоров и открыл творческие школы для детей. Набрал преподавателей из местных актеров, платит им неплохую зарплату. Дети обучаются бесплатно, туда может прийти любой желающий и заниматься творчеством — пластикой, движением, театром.

Точно. Ее приглядели заранее, а когда я приехал утверждать объект, попросил показать мне и ту школу, где Леша впоследствии работал. Посмотрев обе, выбрал все-таки первую. Там напротив детский сад, и мне сразу привиделась сцена, которая потом и вошла в фильм — где Хабенский-Служкин, выйдя после работы, перемахивает через забор и оказывается в детском саду, куда ходит его дочка. Потом я узнал, что в этот садик водили когда-то и маленького Лешу. Вообще в Перми все обожают роман «Географ глобус пропил» и самого Иванова, а в школе до сих пор работают преподаватели с фамилиями Служкин, Чебыкин, теми самыми, что вошли в книгу.

А он сразу сказал, что нам доверяет. К тому, что экранизация отличается от его романа, Алексей относится не просто спокойно — прекрасно относится, ему все очень нравится, к тому же тиражи его популярной книги снова выросли.

Зачем снимать про 90-е годы, когда персонаж среди нас живет, сейчас и сегодня? Архетип русского человека никуда не делся. Константин Хабенский про наш фильм очень хорошо сказал на премьере в Нижнем Новгороде: он кровоточит от любви. Но вообще литературу я всегда ставлю выше, чем кино.

Кино — вещь прикладная по отношению к литературе. Понимаешь, кинематограф в отличие от других видов искусства имеет дату рождения. Ее нет у живописи, музыки, театра, а у кино есть. А раз известна дата появления на свет, то может быть и день смерти.

Кино, может, и не умрет, но, видимо, превратится во что-то совсем иное, интерактивное зрелище, куда каждый сможет вмешаться по своему желанию.

Самое удивительное, что человек, который хотел изменить и сократить, всегда говорил, что фильм ему нравится в моей режиссерской версии. Но он думал о бизнесе. О том, как втиснуть фильм в большее количество сеансов в кинотеатре. Другой продюсер — Валерий Тодоровский — поддерживал меня, он сам режиссер и уважает волю автора. В результате на «Кинотавре» мы показали авторский монтаж, зрители приняли на ура, жюри вручило Гран-при и приз Хабенскому за лучшую мужскую роль, а прокатчики захотели прокатывать картину именно в таком виде, как сами посмотрели, на экраны по всей стране сейчас вышло 650 копий.

Поступил на Высшие режиссерские курсы к Валерию Приемыхову и Александру Прошкину. У нас был очень талантливый курс, со мной учились Игорь Порублев и Алексей Сидоров, с которым мы потом написали сценарий «Бригады», Леша Поярков, Андрей Прошкин, но нам сразу сказали: кино уже нет, вы никому не нужны. В 36 лет я закончил обучение, а первый фильм снял только через несколько лет, когда мне был уже 41 год. Помню, был момент, когда в ноябре в общежитии ВГИКа на 16-м этаже отключили воду, сняли унитаз и раковину в блоке, где я жил, к тому же сгорела подстанция, не было света и ни копейки денег. У меня была пачка бракованных, подмоченных сигарет, подаренных, пакет с овсяной крупой и свечка. Я лежал в одежде под двумя одеялами, курил высушенные сигареты, читал при свече попеременно то «Откровения Иоанна», то «Мастера и Маргариту». И где-то на третий день понял, что нельзя роптать, отчаиваться, это настоящий кайф, я буду вспоминать это время как лучшее в своей жизни, я свободен от всего материального и счастлив. А когда свет включили, пришел мой сокурсник и принес деньги, которые занимал полгода назад, потом мне предложили работу — маляром, а еще через месяц я уехал на съемки «Русского бунта» Александра Прошкина, вскоре мы с Игорем Порублевым и Лешей Сидоровым стали писать сценарий «Бригады», жизнь в кино стала понемногу налаживаться.

Никто из них ни во что не вмешивался, понимая, что литература и кино — разные вещи. Свой первый короткометражный фильм «Ты да я, да мы с тобой» я снимал по рассказу Вячеслава Пьецуха. Я был дебютант, а он признанный писатель, но доверился мне. Потом был большой фильм «Русское» по автобиографической прозе Эдуарда Лимонова «Подросток Савенко». Сценарий не воспроизводил буквально книгу, диалоги я брал из других текстов Лимонова.

Нет. Да и не мог, он тогда в тюрьме сидел. Но не в этом дело, большой писатель, как правило, не препятствует режиссеру. Вот сейчас очень хочу роман «Санькя» Захара Прилепина перенести на экран, он тоже говорит: делай как считаешь нужным.

Из моего двора только два человека выкарабкались, уцелели до сегодняшних дней, остальные сгинули 

Моя юность была похожей. Я тоже вырос на окраине индустриального города. Савенко — в Харькове, я — в Горьком. Юность прошла в жестком, мрачном районе Бекетовка среди суровых парней. Там дрались улица на улицу, одни потом в тюрьме сгинули, другие — на афганской войне. Из моего двора только два человека выкарабкались, уцелели до сегодняшних дней. Один стал известным врачом-офтальмологом, а я вот — кинорежиссером.

Не знаю, наверное, потому, что благодаря родителям много читал, был страстно влюблен в книги. И смотрел все фильмы, какие было возможно. Как Кира Муратова однажды сказала: если бы кино не изобрели, я, может, и не родилась бы. Герой Лимонова — поэт, а я мечтал быть режиссером. Вот это ощущение себя иным, желание вырваться за пределы привычной жизни, наверное, помогло мне, как когда-то подростку Савенко. В остальном я был, как и все, вписан в тогдашнюю реальность, дружил, дрался, выпивал бутылку из горла на спор.

Он пьет не оттого, что его кто-то не понимает. Наоборот, оттого, что сам все понимает, абсолютно все. Он не алкоголик, зависимый от спиртного, он нормальный бытовой пьяница, для кого алкоголь — привычное утешение. Если говорить обо мне, то да, я выпивал и порой очень серьезно, как и многие. Не всегда. Когда поступил на режиссерские курсы в 93-м году, не пил десять лет вообще. Много позже, когда у нас кончились деньги на фильме «Русское» и мы полгода были в простое, я, как Служкин, на дне рождения у друзей нарезался как следует. А не так давно со мной загадочная история случилась. Мы с Прилепиным полетели на Соловки. Один из продюсеров «Географа» Леонид Лебедев спросил, не хочу ли я сделать фильм о Соловках. А у меня там отец был в школе юнг в 1942 году на военно-морской базе. Конечно, я согласился. И предложил Захару Прилепину писать вместе сценарий. Лебедев нас туда снарядил, мы полетели на Соловки. Как только я ступил на эту землю, у меня, единственного из всех, слетели в мобильнике все фамилии, только цифры остались, меня как отрезало от материка. Мы объездили остров вдоль и поперек, вечерами выпивали, все нормально. А когда вернулись, Захар предложил вечером коньячку, а я ему вдруг говорю: знаешь, не хочу и больше никогда не буду. И все — с тех пор не пью и ни малейшего желания выпить не испытываю. Меня припечатало то место очень сильно, недаром Соловки называли русским Ватиканом.

Надеюсь. Пока Захар дописывает роман, кружит как ворон над финалом, как он говорит.

20-е годы, уникальные для России, очень, кстати, похожие на 90-е, которые мы хорошо помним. Перелом времени.

Ну а кто же! Других на Соловках тогда не было.