Протест в разрезе

Почему Майдан в 2004 году добился перевыборов президента, а Болотная зимой 2011–2012-го закончилась ничем? Почему в Москве на митинги протеста выходят несколько тысяч человек, а в Киеве на защиту разогнанных студентов поднимаются сотни тысяч?

Ответы на эти ставшие уже вечными вопросы The New Times поискал в результатах двух социологических исследований, проводившихся на уличных акциях в Москве и Киеве. 24 декабря 2011 года «Левада-Центр» опрашивал участников митинга на проспекте Сахарова — самого массового в первый месяц протестов. А опрос на Майдане фонд «Демократические инициативы» и Киевский международный институт социологии (КМИС) провели 7–8 декабря 2013-го — через неделю после жестокого разгона «Беркутом» студентов, но задолго до перехода мирного стояния в вооруженное противостояние.

Специально для The New Times результаты двух опросов сравнил и проанализировал Борис Дубин — независимый социолог, в 2006–2012 годах — руководитель отдела социально-политических исследований «Левада-Центра».

По социально-демографическому составу митинги на Сахарова и на Майдане достаточно близки: в обеих столицах на акции протеста выходили в основном высокообразованные и относительно молодые люди, преимущественно мужчины, работающие специалистами среднего и руководящего звена (см. график). Разница только в деталях. Скажем, проспект Сахарова в целом пообразованнее и «поначальственнее» (17% руководителей при 8% в Киеве), зато Майдан — помоложе и «поженственнее» (43% женщин против 40% в Москве).

Но сделать из этих расхождений далеко идущие выводы невозможно. «Различия есть, но они — в степени, в акцентах, а не радикальные, — комментирует Борис Дубин. — И они вряд ли объяснят, почему в Киеве ситуация развивалась одним образом, а в Москве — совсем по-другому».

Другое дело — география протеста: тут расхождения заметные. На Сахарова митинговали почти исключительно москвичи (79%) и жители Подмосковья (18%) — на Майдане же приезжих было более половины. Причем вопреки утверждениям официальной российской пропаганды «западенцев» там было лишь около 52%, а 31% приехали из центральных областей и еще 17% — из Восточной и Южной Украины. Так что, констатирует Дубин, опираясь на данные опроса, можно смело сказать: на Майдане в декабре 2013-го действительно была представлена буквально вся страна.

Разным был и социально-политический фон, на котором начинались протесты. По данным КМИС, 70% украинцев в декабре считали, что страна движется в неверном направлении. В России, согласно январскому опросу «Левада-Центра», 43% респондентов считают, что власти выбрали курс правильно, и 41% — что страна движется в тупик. А в январе 2012-го, в разгар протестов, соотношение довольных и недовольных составляло 46% к 35%.

«Это очень важный показатель общей удовлетворенности или неудовлетворенности сложившейся ситуацией, — подчеркивает Дубин. — Причем показатель интегральный: он включает в себя и экономику, и политику, и повседневную жизнь, и деятельность массмедиа, и коррумпированность власти, и много чего другого... Это уже не разница в акцентах, а радикальное расхождение между Россией и Украиной».

Еще одно важное различие — отношение населения к самой власти. На Украине она, по мнению граждан, не только слабая и коррумпированная (такие же претензии предъявляют к своим руководителям и россияне), но и непопулярная.

Поэтому на Майдане призывы к отставке правительства и президента занимают по популярности второе и третье места (соответственно 80% и 75%) — после требования о прекращении репрессий. А на Сахарова более всего хотели отставки главы Центризбиркома Владимира Чурова (86%) и перевыборов Госдумы (81%), тогда как лозунг «Ни одного голоса Владимиру Путину» безоговорочно поддержали лишь 68% опрошенных.

Почему же протест на Украине оказался более мощным и устойчивым? Ответ на этот вопрос можно поискать в мотивации тех, кто выходил на площадь.

В Москве главными поводами протестов стали фальсификация думских выборов и общее недовольство положением дел в стране (см. график на стр. 34). Но первый повод со временем «рассосался»: протестовать против махинаций полугодовой давности стало как-то глупо. А общее недовольство, по оценкам социологов, было скорее способом самовыражения новых социальных групп (вспомним знаменитый лозунг «Вы нас даже не представляете») и изначально не предполагало никаких конкретных действий по изменению ситуации.

А что же в Киеве? Там главный повод для протестов тоже был чисто ситуативным: жестокий разгон «Беркутом» студентов на Майдане в ночь на 30 ноября. Но этот повод перерос в конкретные требования к властям.

«80% опрошенных на Майдане выступают за то, чтобы прекратились репрессии и виновные в них были наказаны, — напоминает Дубин. — А уже отсюда разматывается вся цепочка: перевыборы Верховной рады — перевыборы президента — изменение Конституции и так далее. Как мне кажется, сочетание этих моментов во многом определяет активность и смысл выхода людей на Майдан». При этом митингующие в Киеве, подчеркивает социолог, «знают, что делать, и проявляют стойкость в своем противостоянии»: более 72% из них говорят, что останутся на Майдане «столько, сколько будет нужно».

Другой важный момент: на Болотной и Сахарова фактически не выдвигались экономические требования — а среди тех, кто вышел на Майдан, почти половина (47%) настаивает на общем повышении уровня жизни населения. «70% недовольных тем, в каком направлении движется Украина, и вот эти 47%, которые требуют повышения уровня жизни населения, — это чрезвычайно важные показатели, которые тоже отличают Москву от Киева, — разъясняет Борис Дубин. — Это существенный момент, необходимый в движениях такого рода — для осознанности, сплоченности, активности и стойкости протестующих».

Ну и, наконец, нельзя не вспомнить о «тусовочной» мотивации некоторых митингующих, которая устойчивости протеста явно не способствует. Граждан, пришедших на площадь за компанию или следуя новой моде, на Сахарова было почти в два раза больше, чем на Майдане (16% против 8,4%). А еще 28% включились в московские протесты в знак солидарности с партиями и организаторами митинга. В то время как в Киеве призывы лидеров оппозиции вывели на улицу лишь 5,4% участников Майдана.

«На Украине в отличие от России нет ориентации на центральную власть и «человека № 1», — говорит Дубин. — Но нет там и доверия к «лидерам площади»: ведь тот, кто говорит, что будто бы доверяет лидерам, как бы перекладывает ответственность на этих лиц, снимая с себя необходимость выбора».

Откуда же у двух братских народов такие разные взгляды на жизнь? Почему украинцы уже готовы к тому, на что россияне пойти пока не могут? Ответ на этот вопрос тоже можно отыскать в анализируемых исследованиях.

Первое объяснение: Украина, как следует из опросов, фактически определилась со своим стратегическим выбором. За ассоциацию с Евросоюзом сейчас выступает чуть более половины населения, причем в дни Майдана прозападные настроения укрепились. Россия же этот выбор не сделала до сих пор, и наши граждане продолжают колебаться вместе с руководящей линией, делающей порой резкие развороты от Запада к Востоку и обратно.

„

«Украина не была и не претендует быть империей, и это задает в стране совершенно другой политический и общественный климат»

Второе: у украинского гражданского общества уже был опыт успеха в 2004 году — отсюда и 74% тех, кто говорит, что уйдет с Майдана только после выполнения всех требований митингующих. Российская оппозиция с начала 1990-х годов такого опыта не имела, что явно не добавляет уверенности в себе ни ее лидерам, ни сторонникам.

Третий момент, особенно важный для участников Майдана, — это негативное отношение к имперским амбициям России. «Украина не была и не претендует быть империей, и это задает в стране совершенно другой политический и общественный климат, — поясняет Дубин. — В России же для большинства населения образ могучей, хорошо вооруженной и вызывающей опаску державы по-прежнему привлекателен».

Ну и, наконец, последнее. Как напоминает эксперт, в 2011–2012 годах свыше 40% россиян поддерживали требования «условной Болотной» и относились к ним с одобрением. Но ни в какие протестные действия с их стороны это одобрение не вылилось. «Видимо, на Украине — и это главное отличие — люди готовы не только к мыслям и словам, но и к определенным действиям, — подытоживает Борис Дубин. — И доля этих готовых к действиям людей, насколько можно судить, существенно выше, чем в сегодняшней России».