Зачем он переоделся в Сталина?

«Умные люди в театр не ходят», — эту фразу не раз приходилось слышать и в 90-е, и в нулевые годы. Тогда ставили в основном классические пьесы, в рутинном исполнении. Театр создавал иллюзию стабильного, неменяющегося мира, в котором все «как при бабушке» — буфет с бутербродами, сцена с занавесом, капельдинерши с программками, а в зрительном зале преобладают женщины пенсионного возраста, — и вполне сознательно предпочитал разговоры «о вечном». Только изредка, в маргинальных подвалах, современные авторы так называемой новой драмы пытались отразить происходящее в современной жизни — и тут же получали дружный отпор за смакование грязи, натурализм и чернуху. Но в последние несколько лет ситуация круто изменилась: театр забурлил. Московское правительство камнем кинуло в тихое театральное болото «Гоголь-центр» с провокационным Кириллом Серебренниковым, Олег Табаков широким жестом отстегнул Константину Богомолову большие бюджеты на постановку хулиганского «Идеального мужа» и не менее скандальных «Братьев Карамазовых» в МХТ. На сцене обновленного театра Маяковского поставили «Врага народа» Ибсена, меняя место действия на российский современный курорт «федерального значения»; брехтовский «Добрый человек из Сезуана» в тихом доселе театре Пушкина вызывает воспоминания о любимовской Таганке; в гламурном Театре Наций ставят документальный спектакль о наркозависимости. Новые молодые зрители приходят в залы, а театральные критики рассуждают о сцене, как зоне отсутствия цензуры.

„  

Обветшавший сталинский ампир должен ассоциироваться в сознании зрителя с «кровавым советским прошлым»   

Небольшая театральная компания «Частный театр», занявшись антрепризой, решила использовать эту тенденцию: продажи билетов на спектакль Владимира Мирзоева «Возвращение домой» по пьесе британского драматурга, Нобелевского лауреата Гарольда Пинтера шли под аккомпанемент многообещающих анонсов: мол, сама постановка — лишь повод для последующего обсуждения, постспектакля, в котором его авторы и публика будут участвовать в дискуссии о современной жизни России, да еще и в компании известных политиков. На афише рядом с именами исполнителей главных ролей — Максима Суханова и Максима Виторгана — сообщалось: модераторами обсуждения выступят Дмитрий Быков, Александр Архангельский, Виктор Шендерович.

Все это, в совокупности с заявлениями режиссера Владимира Мирзоева о своем замысле показать истоки тоталитаризма через интимную жизнь частной семьи, вызвало большой интерес. Рекламный ход сработал.

Сюжет спектакля внешне довольно прост: англичанин Тэдди после долгих лет жизни в США, где он стал профессором философии, приезжает в отчий дом, чтобы познакомить отца, слабоумного дядю и двух младших братьев со своей женой Рут. Довольно быстро между Рут и братьями завязываются совсем не братские отношения, и в итоге Рут остается жить с ними, а Тэдди уезжает.

Вместо лондонской квартиры на сцене — что-то вроде полукруглого фойе советского Дома культуры довоенной постройки: обшарпанные стены цвета сырого мяса, множество дверей, а во втором акте — еще и туша коровы, подвешенная к роскошной «дворцовой» люстре. А когда главный герой, отец безумного семейства Макс (его играет Максим Суханов), начинает говорить с характерным грузинским акцентом, становится очевидно: обветшавший сталинский ампир в сценографии должен ассоциироваться в сознании зрителя с «кровавым советским прошлым». В том же ряду ассоциаций — рукоятки кинжалов, торчащие из спинки отцовского кресла, крадущаяся грация как бы старческой походки Суханова, внезапные вспышки агрессии и главное — гнетущая атмосфера опасности, которую поддерживают выпады родителя, всегда готового подавить вспышку самостоятельности со стороны домочадцев. Это брутальное мужское общество, где покорность достигается демонстрацией силы, и сила здесь — главное, о чем отец постоянно напоминает сыновьям. Патриархальное устройство, требующее от альфа-самца быть начеку, не расслабляться, подозревать и предвидеть…

В поведении героев пьесы Пинтера действительно нет явной логики. Но Мирзоев ее и не ищет, он выстраивает отдельные, почти танцевальные номера, в которых должна проявиться истинная суть отношений персонажей. «Возвращение домой» — настоящий мирзоевский спектакль, фарсовый, гротескный, смешной, не вполне поддающийся рациональному объяснению.

„  

«Возвращение домой» — настоящий мирзоевский спектакль, фарсовый, гротескный, не поддающийся рациональному объяснению  

Пообещав зрителю разговор о тоталитаризме, Мирзоев, в сущности, его не обманул — в спектакле действительно речь идет о семье, где отец-пахан подчиняет себе сыновей при помощи всех видов насилия — от физического до магического, и больше всего на свете боится потерять свою власть. Более того, для тех, кому эти аллюзии не вполне понятны, Мирзоев делает уже совершенно прозрачные намеки: говорящий с грузинским акцентом главный герой в процессе спектакля еще и надевает на себя маску Сталина, понятно и зачем на сцене коровья туша: отец семейства — мясник. Но эта ассоциативная игра в метафоры, как оказалось, совершенно не соотносится с ожиданиями тех, кто шел не на Суханова — Мирзоева — Виторгана, а ждал яркого протестного высказывания, современного шаржа, памфлета, острого и злободневного — вроде спектакля «Берлуспутин» в Театре.Doc или того же «Идеального мужа» в МХТ. Этих зрителей ждало разочарование.

Обсуждение, на котором присутствовал автор, вел журналист Александр Архангельский. Публики после спектакля осталось не слишком много, но все же зал был не пуст, и вопросы сидящим на сцене исполнителям задавали охотно. Но дискуссии не получилось. Жанр был такой: почтительные зрители благодарили актеров за доставленное удовольствие, те принимали комплименты и с охотой рассказывали о работе над ролью. Диспут обернулся обычной пресс-конференцией, что, пожалуй, свидетельствует: никакого вызова зрители в спектакле не обнаружили. Они не возмущены, не ошарашены и не сбиты с толку.

Да и чем бы? Тоталитаризм мы все охотно осуждаем и так. Даже те, кто его насаждает. Насилие и животные инстинкты тоже не приветствуем.

При этом зритель совсем не против дискуссии, когда есть повод.

В прошлом году автору довелось побывать членом жюри театрального фестиваля «Золотая маска», где среди прочих номинантов был и спектакль Дмитрия Волкострелова «Солдат» (Театр.Doc). После просмотра вполне почтенные театральные деятели требовали наказать режиссера и чуть ли не сами звонили в полицию. Они были возмущены тем, что режиссер обманул их ожидания. Спектакль длился ровно восемь минут: молодой человек мылся в душе, заваривал себе чай, одевался, потом выходил к публике и произносил единственную фразу: «Солдат пришел в увольнительную. Когда надо было идти обратно в армию, он в армию не пошел». Члены жюри не только себя почувствовали оскорбленными — они обиделись и за зрителя, который «платил деньги за спектакль и что получил?»

После спектакля устроили обсуждение. И оказалось, что зрители, в отличие от жюри, на театр не в обиде — они с охотой принялись обсуждать: в чем была причина дезертирства героя-солдата, что будет потом с ним дальше, как вообще обстоят дела в современной армии и хотят ли они отдавать туда своих детей?

„  

Настоящую дискуссию и азартный спор в театре можно вызвать только художественной провокацией  

Вывод: настоящую дискуссию и азартный спор в театре можно вызвать только художественной провокацией. Зрителю надобен эстетический дискомфорт. Нужно выбить зрителя из его удобной позиции, заставить его возмущаться, дать задачу, решение которой неочевидно. Вот только тогда театр заставляет задуматься и, кажется, может изменить мир вокруг. Для нашего и без того депрессивного и раздраженного общества это не слишком приятная вещь. И будут ли наши зрители платить за то, чтобы их вывели из зоны комфорта — большой вопрос.

Спектакль Владимира Мирзоева стоит смотреть ради хорошего актерского ансамбля, прекрасной игры Суханова, ради удовольствия от яркого режиссерского решения. А вот дискуссии на нем пока не получилось. …В гардеробе после окончания действа довольная публика тихо ждала своей очереди за пальто. Модно одетая женщина средних лет, увидев Александра Архангельского, бросилась к нему с вопросом: «И все-таки вы не объяснили, почему Максим Суханов переоделся в Сталина?»

«Что лично я жду от такой дискуссии? Публичная дискуссия без участия профессиональных кликуш, оккупировавших сегодня медийные подмостки, — это само по себе хорошее начинание. Я жду не только субъективных интерпретаций увиденного. Все-таки наша работа скорее поэтический текст, нежели публицистика. Его можно «проглотить и усвоить», пережить как музыку — рационализировать его не обязательно. Я надеюсь на другой разговор. Об актуальной истории, о том мучительном транзите — из архаики в современность, который проходит наша страна. Вместо трезвой оценки того, что случилось с обществом в ХХ веке, номенклатура пытается навязать нам неосоветский миф, приправленный лубочно-лубянским православием. То есть ту же архаику. Делает она это исключительно в своих шкурных интересах. Сохранить свои привилегии и капиталы любой ценой — это мы уже проходили в начале прошлого столетия, это и была логика аристократии. Вы спросите: а какое отношение все эти темы имеют к пьесе Гарольда Пинтера? По-моему, непосредственное. Для нас этот сюжет — и частная история, и развернутая метафора, и повод для серьезного разговора об архетипах, о том символическом фундаменте, на котором стоит любое сообщество людей — малое (как семья) или большое (как государство)».