Воспоминание о будущем

Никакой частный опыт не имеет права претендовать на универсальность. И мой — не исключение. И вспоминаю я о нем лишь потому, что он мой и ничей другой.

Впрочем, нет, это не вполне так.

Я знаю, что нет ничего глупее и чванливее, чем попытки говорить что-либо от имени поколения. Глупее только попытки говорить от имени народа, нации, страны.

Что-либо утверждать можно лишь от собственного имени. Или, по крайней мере, от имени сообщества, объединенного общими ценностными представлениями, общей социальной судьбой, общими культурными конвенциями.

Вот я и говорю теперь от имени одного из таких сообществ, от имени людей своего круга, той среды, которая была в свое время названа «андеграундом», или «второй культурой», той среды, которую и теперь я считаю своей, среды, объединенной важным общим опытом. Имея в виду именно эту среду, я и употребляю местоимение «мы».

Эта среда, этот круг начал формироваться в конце 60-х годов прошлого века и окончательно сформировался — и личностно, и эстетически — к середине 70-х годов, когда, что называется, «всем все стало ясно» и когда многие из нас ушли в поэзию и искусство, оказавшиеся самой защищенной территорией. Ушли в искусство, как партизаны уходят в лес или в горы.

Мы ушли не только и даже не столько в искусство, сколько в разговор об искусстве. Этот разговор, собственно, искусством и был. А из всех искусств важнейшим стало искусство общения. О том, что мы попутно говорим с миром о самом главном, мы не особенно думали тогда. К тому же наша общность казалась нам куда важнее и интереснее, чем какой-то мир. Недаром в те годы в нашей среде пользовалась большой популярностью формула Сковороды «Мир меня ловил, но не поймал».

Каким-то непостижимым образом мы сумели удушающую и не слишком конструктивную энергию ненависти преобразовать в то вполне ровное и вполне, как оказалось, продуктивное ощущение, которое кто-то из нас довольно точно, по-моему, обозначил как «холодное отрицание».

„  

По опыту собственной жизни я твердо усвоил, что здесь может случиться все что угодно — и самое плохое, и самое хорошее  

Каждый из нас как-то сумел свое осознанное и отрефлексированное отчаяние превратить в жизнеспособную, а временами даже на удивление бодрую поэтику, легко и непринужденно пережившую вместе с нами все то, что мы пережили и продолжаем переживать.

Мы редко говорили о политике. Не потому, что это было опасно, нет. А потому, что, начиная с какого-то исторического момента все стало слишком ясно. И то самое непоколебимое «холодное отрицание» на годы стало фоном нашей жизни. Этот фон был настолько привычен и неизменен, что вовсе перестал замечаться. Примерно так же, как памятники на площадях или портреты, висящие за спинами разных казенных людей — директора школы, начальника паспортного стола и всех прочих, от хотя бы редких контактов с которыми увернуться было невозможно.

Нет, это не было бегством от реальности, от той мертвой стоячей общественной реальности, которая окружала нас со всех четырех сторон. Территория искусства, где мы обитали, и была самой что ни есть реальностью — подвижной, динамичной, драматичной. То есть нормальной. И никакая это не была башня из слоновой кости. Да и вообще никакая не башня, а самая что ни на есть шумливая и мусорная гуща жизни.

Я был убежден тогда и убежден по сей день, что искусство в те годы было едва ли не главной зоной не только эстетического, но и социального сопротивления. И ярким символическим актом этого сопротивления послужили знаменитая «бульдозерная выставка» 1974 года и последовавшие за ней уличные и квартирные выставки, собиравшие огромные по тем временам толпы зрителей. Эти толпы не состояли, мягко говоря, из сплошных утонченных ценителей и знатоков искусства. На эти выставки многие приходили примерно с таким же внутренним ощущением, с каким в наши дни приходят на оппозиционные митинги и шествия.

В те годы мы приготовили себя к тому, что такое наше существование в окружавшем нас социуме — навсегда. Мы сознательно исключили из своего чувственного арсенала такие категории, как иллюзии. И в этих удивительных условиях мы жили, в общем, счастливо. Хотите верьте, а хотите нет.

Последовавшие неожиданные для нас времена относительной свободы мы восприняли как дополнительный бонус, как подарок судьбы, как подарок оказавшейся благосклонной к нам истории.

И нас ничуть не оглушила эта внезапная свобода. Мы оказались готовыми к ней. Потому что мы уже хорошо знали, что это такое. Но также готовы мы были и к тому, что эта внешняя хрупкая свобода может оказаться недолгой.

Эпизоды истории никогда не повторяются буквально, даже в тех случаях и в тех местах, где история ходит кругами. Они лишь рифмуются друг с другом.

Ничего не повторяется буквально. Но существует неистребимая энергия сопротивления, которая не только не должна, но и не может никуда исчезнуть.

Она лишь может и должна искать и находить все новые и новые формы и стратегии, продиктованные конкретной исторической реальностью.

Энергия сопротивления — сопротивления злу, тотальной лжи, смерти — это, собственно, творческая энергия и есть.

Я не знаю, какие времена нас ожидают. Думаю, что и никто не знает. По опыту не только отечественной истории, но даже и по опыту собственной жизни я твердо усвоил, что здесь может случиться все что угодно — и самое плохое, и самое хорошее. Поэтому лучше ничего не загадывать и не пытаться запастись впрок кислородом — все равно не запасешься.

Надо, мне кажется, просто жить, руководствуясь базовыми понятиями и технологиями социально-культурного поведения. Собственно, лишь поэтому я своим опытом и делюсь. Вдруг кому-нибудь пригодится.