Перед началом конца

Военный период истории кончился. Говорю, разумеется, en grand. О каком-нибудь немедленном разоружении не может быть и речи, но я твердо уверен, что ни мы, ни наши дети больших войн — настоящих европейских войн — не увидим, а внуки наши и о маленьких войнах — где-нибудь в Азии или Африке — также будут знать только из исторических сочинений». Так рассуждал «за чайным столом под пальмами» где-то на Ривьере крупный русский чиновник, выведенный Владимиром Соловьевым в «Трех разговорах», написанных в 1899–1900 годах.

Пьер-Поль Кастельно. Вход в крепость. Верден, Мёз, 27 октября 1917 г.

„  

«Я твердо уверен, что ни мы, ни наши дети больших войн — настоящих европейских войн — не увидим»  

Между тем культурный мир переживал техническую революцию небывалого масштаба. Для тех, кому повезло или, если угодно, кто сумел «сделать себя», жизнь быстро становится необременительно приятной — вспомните героев Оскара Уайльда. Расставаться с такой жизнью на полях сражений, отдавать на заклание богу войны своих любимых — совсем не хочется. Поэтому война — абсурд, варварство, ей нет места в цивилизованном мире. Но, с другой стороны, твой народ может оказаться аутсайдером, может проиграть в международной борьбе за место под солнцем. И тогда станет плохо. Как именно плохо - никто не знает, но предполагается, что богатые народы будут жить за счет бедных, успешные за счет проигравших. Социальные контрасты, еще очень жестокие в большинстве европейских стран, проецируются на межгосударственные отношения - скоро, очень скоро Муссолини заговорит о народах пролетариях и народах буржуа. Да и тогдашние отношения метрополий с народами подвластных им колоний были далеки от гуманности – процветали алчность, цинизм, утверждалась идея превосходства высшей расы над туземцами. И это тоже проецировалось на возможные отношения выигравших гонку с проигравшими. Поэтому, храня европейский мир, надо добиваться гегемонии над другими народами бескровными средствами. Благодаря массовому книгопечатанью и широкому распространению газет идеи философов в конце XIX века распространялись в обществах очень быстро. Элитарное становилось популярным в считанные годы.

Сверхдержавой, причем единственной, в XIX веке была Великобритания. После гражданской войны, Кромвеля и Славной революции она не знала сокрушительных поражений и из всех европейских войн выходила непобежденной. И происходило это не столько из-за военной силы, сколько за счет экономической мощи и умелой дипломатии. Первые паровые машины, первые корабли, опять-таки движимые паром, железные дороги, нарезное оружие — все это было освоено и массово производилось именно в Великобритании. Благодаря исключительной предприимчивости, личной свободе, рано сложившимся демократическим формам своего государства, а также характерному для протестантов чувству личной ответственности за все свои действия британцы к середине XIX века покорили большую часть мира. После разгрома франко-испанского флота при Трафальгаре в 1805 году у Великобритании не осталось соперников на море. Для островного государства, имевшего к тому же обширную заморскую империю, это было крайне важно. Защищенная бортами своих кораблей, сначала дубовыми, а потом закованными в стальную броню, Британская империя могла жить спокойно. В 1875 году на Британских островах добывалось угля и выплавлялось чугуна больше, чем во всем остальном мире. Силой, подкупом, умелой игрой на противоречиях потенциальных соперников Британия правила миром. Франция признала ее власть в 1815-м после Ватерлоо, Россия — после крымской катастрофы 1855 года. Остальная Европа, раздробленная на множество небольших государств, не шла в расчет. Под респектабельной властью королевы Виктории, царствовавшей две трети века (1837–1901), империя, над которой никогда не заходило солнце, благоденствовала.

Но в 1860-е положение стало меняться. На континенте возникала новая сверхдержава. Это была Германия канцлера Бисмарка. Разгромив Австрию, Данию, Францию в коротких победоносных войнах, Пруссия объединила германоязычные земли сложной системой межгосударственных союзов. Трудолюбием, образованностью, технической смекалкой, протестантской ответственностью немцы и раньше могли соперничать с англичанами. Но для национального величия им недоставало государственного единства. Теперь появилось и оно. Германия по всем параметрам стала догонять, а к 1913 году и перегнала Великобританию. Она создала лучшую армию в мире и быстро приближалась к «владычице морей» по количеству первоклассных боевых кораблей. Обе нации, и немцы и британцы, состояли из свободных образованных граждан и были исключительно консолидированы не внешней властью тирана, но внутренним сознанием своей миссии.

В последние десятилетия XIX века за океаном строилась еще одна великая держава — Северо-Американские Соединенные Штаты. К 1913 году по экономическим показателям они оставили далеко позади и Германию, и Великобританию. Соединенные Штаты стали символом нового, грядущего мира ХХ века — мира громадных заводов, небоскребов, скоростных железных дорог, залитых электрическим светом городов, промышленного сельского хозяйства и широкого народовластия. Но в европейские споры Америка пока не вмешивалась.

Поиски союзников

Пехотинцы в противогазах, стреляющие по отступающему противнику. Коллекция П.В. Хорошилова

Итак, поскольку война в Европе, по общему мнению, исключалась, соперничество сверхдержав — Англии и Германии — могло вестись только в системе политических союзов. Эпоха с франко-прусской войны до Первой мировой стала временем, когда дипломаты заместили собой генералов и адмиралов — в Европе складывалась система двух коалиций. Основную роль в этих коалициях играли три державы — Австрийская империя, Французская Республика и Российская империя. За ними шли Итальянское королевство и Турецкий великий султанат.

После битвы между Австрией и Пруссией при Садовой (Северная Чехия) в 1866 году Австрия надолго становится младшим союзником Германии. Единство языка и истории упрочивало этот союз. Но Австрия была далеко не так монолитна, как Германия. Империю, которую называли «лоскутной», раздирали жестокие межнациональные конфликты — сначала с венграми, потом с итальянцами и славянами. Если границы Германии совпадали в значительной степени с границами расселения немцев, то об Австрии и даже о двуединой Австро-Венгрии (с 1867 года) этого сказать нельзя — славянские области на юге (хорваты, словенцы, боснийцы) и севере (чехи, словаки, поляки, украинцы, русины) разрушали германо-венгерское двуединство, грозя обрушением всей сложной конструкции «дуальной монархии». Славяне Австрийской империи, за исключением поляков, с надеждой смотрели на Россию и именно с ней соединяли свои чаяния на автономию и свободу от немцев и венгров. Страх перед Россией еще более сплачивал Вену с Берлином.

При посредничестве Германии, Италии и Австрии удалось уладить территориальные споры на Балканах и в Тироле. Италия была слабой, еще не сложившейся страной, скорее слепленной Гарибальди из гипса, а не склепанной, как Германия Бисмарком, из стали. Ее бедный, в значительной степени неграмотный народ (если в Германии из тысячи новобранцев два были неграмотны, то в Италии – 306) массово уезжал на заработки в Новый Свет. Но итальянские короли, после того как Наполеон III отторг от Пьемонта, их родового домена, Савойю и Ниццу, были настроены крайне антифранцузски и жаждали реванша. Германия и Австрия приняли Италию в союз, который окончательно сложился к 1887 году и стал называться Тройственным. Одновременно Германия всеми силами пыталась заполучить в качестве союзника Турцию. Обширное когда-то государство великих султанов, еще в середине XVII века заставлявшее трепетать немцев, итальянцев и венгров, теперь именовалось не иначе как «больным человеком Европы». От него отваливался кусок за куском — и на Балканах, и в Африке, и в Азии. Арабы, обуреваемые проснувшимся национальным чувством, поднимали восстания против турок. Немцы обещали султану силу и стабильность, а сами видели его государство мостом к Британской Индии и к владениям французов и англичан в Северной Африке. Постепенно, к неудовольствию русских и англичан, великий султанат становился младшим союзником или даже вассалом Германской империи.

Франция, утратившая после поражения Наполеона I свое главенство в континентальной Европе, еще более была унижена и ослаблена разгромом 1870 года, когда пала империя Наполеона III и отторгнуты германоязычные прирейнские провинции Эльзаса и Лотарингии. Этнически монолитная Франция была раздираема социальными конфликтами и взаимной ненавистью республиканцев и роялистов, католиков и безбожников-либералов. Волна общественной смуты, поднятая Великой революцией конца XVIII века, казалось, не спадает, рождая революцию за революцией - 1830, 1848, 1871… При этом поражение в войне с Пруссией сделало французов заклятыми врагами немцев. Франция жаждала победы над «пруссачеством», но имела для этого мало сил. Население ее составляло менее 2/3 от германского и около 4/5 от австрийского. Промышленность была существенно слабее: по выплавке чугуна Франция в три раза отставала от Германии, а по добыче угля — в десять раз. Левые партии противились увеличению военных расходов, предпочитая тратить деньги на социальные выплаты, а правые далеко не всегда имели большинство в Ассамблее. При протяженной границе с Германией и военной слабости Франция нуждалась в надежных союзниках.

Наиболее естественным и желательным был для Франции союз с Великобританией. Но та, имея множество конфликтов с Францией при разделе колониальных сфер, не спешила давать обязательства континентальному соседу. Не надеясь опереться на Англию и к тому же понимая, что ее сухопутные силы сравнительно невелики, а война будет разворачиваться именно на суше, французы обратились к России, с которой в последние сто лет часто враждовали и редко были в союзе.

Выбор России

Необъятная территория и громадное население (почти в три раза превышающее население Германии), колоссальные природные ресурсы и стремительное, сравнимое с Соединенными Штатами экономическое развитие делало Россию желанным союзником. Россия обладала самой большой армией в мире. Несмотря на поражения, которые она потерпела в Крымской и Русско-японской войнах, и французы, и немцы считали русскую армию «паровым катком», который может укатать враждебную ей Европу.

Но Россия была непростым союзником. И дело было не только в абсолютистском политическом режиме. Как и Франция, Россия испытывала огромные социальные напряжения, но тут они были порождены длительным крепостным рабством. Формально крестьянская несвобода была отменена в 1861 году, но ее последствия не только не ослабевали, но даже усугублялись. Над Россией висел дамоклов меч черного передела. Значительная часть образованного слоя империи при этом была на стороне народа против императорской власти, составляя «касту» интеллигенции. Из интеллигенции выходили и либералы, стремившиеся ограничить власть царя, и радикалы, жаждавшие разрушить здание империи до основания. К этому добавлялись острые межнациональные конфликты в Польше, на Кавказе и в балтийских провинциях. Подавляющее большинство граждан России было неграмотным, невежественным и плохо адаптировалось к быстро меняющимся условиям жизни. Если социально-экономическое развитие Северо-Американских Штатов было могучим поступательным процессом, то быстрое развитие России виделось, да и являлось лихорадочным, во многом нездоровым.

Обнаруженные после Второй мировой войны и вывезенные в США архивы МИД Германии показали, что руководство Германской империи планировало добиться мировой гегемонии путем подчинения России. Имелись различные сценарии такого подчинения — от союзнических отношений до завоевания, отторжения западных областей и создания в Великороссии вассального государства. Огромные природные богатства России и людские ресурсы сделали бы Германию непобедимой. Широко были распространены среди немцев разговоры о «браке мужественного германского деятельного начала с женственным безвольным славянством». К началу ХХ века Russlandpolitik стала для немцев навязчивой идеей.

Русскому императорскому дому и русской аристократической элите Германская империя была намного симпатичнее, нежели республиканская Франция. Русская армия строилась по образцу германской, с Германией были теснейшие династические связи и взаимовыгодные коммерческие отношения. Но при союзе с ней Россия низводилась до союзника второго сорта, становилась аграрно-сырьевым и людским продолжением промышленно развитой Германии. Кроме того, австро-германский союз был во многом направлен на то, чтобы контролировать славянский мир Центральной и Южной Европы. Все это побуждало Россию, покровителя славянства, искать союза с естественным врагом Германии — Францией.

Союз с Францией был равноправным и равно важным для обеих стран. Как и Франция, Россия чувствовала себя очень уязвимой перед лицом растущей германской мощи. По духу республиканская «безбожная» Франция была до отвращения чужда абсолютным монархам, особенно консервативному Александру III, но трезвый политический расчет взял верх над эмоциями. Игнорируя прогерманские круги Санкт-Петербурга, в 1891 году Александр III избирает союзником Францию. «Нам действительно нужно сговориться с французами и, в случае войны между Францией и Германией, тотчас броситься на немцев, чтобы не дать им времени сначала разбить Францию, а потом обратиться на нас», — давал царь в 1892 году указания МИД России. В добавление к политическому союзу в 1892 и 1894 годах между Францией и Россией были заключены секретные военные соглашения.

Рабочая фабрики Austin Motor Company в Бирмингеме рисует круг на крыле самолета SE5A. Сентябрь 1918. Собрание Имперского военного музея, Лондон

Антанта

В 1898 и 1901 годах две европейские сверхдержавы — Великобритания и Германия попытались заключить союз между собой. Но переговоры закончились неудачей. Лондон отказался предоставить Берлину свободу рук в континентальной Европе. Англичане ясно понимали, что подчинив себе все европейские державы, Германия все равно не перестанет соперничать с Британией, в том числе и на морях. И тогда шансы на победу будут существенно хуже, нежели при союзе Англии с рядом держав континента. А особые отношения Англии с Францией не устраивали Германию. В конце концов в апреле 1904 года Англия и Франция, к великому удивлению и огорчению Берлина, вступили в согласие (Антанту). В 1907 году Великобритания, до того скорее враждебная России из-за соперничества на многих колониальных театрах — в Китае, Центральной Азии, Иране, Турции, — заключила и с ней такое же согласие, как и с Францией. Сложилась трехсторонняя Антанта — самая сильная коалиция Европы. С ней союзническими договорами были связаны Сербия, Греция и Бельгия.

В 1912 году военные силы сторон были следующими:

Германия имела протяженные сухопутные границы с Францией и Россией, Италия — с Францией, Австрия — с Россией. Тройственному союзу в случае войны пришлось бы воевать на два фронта. Немецкие генералы этого очень боялись, понимая, что объединенные силы Антанты их превосходят. Англия главенствовала пока еще на морях, и Тройственный союз ожидала жесткая блокада. Своих людских, природных и сельскохозяйственных ресурсов Германии, Австрии и Италии было явно недостаточно для ведения долгой современной войны, требующей постоянного производства вооружения, боеприпасов и продуктов питания. Войну, если она все же начнется, надо было провести быстро (блицкриг) и одновременно вести ее только на одном фронте. Тогда шанс на победу имелся. В ином случае разгром Тройственного Союза был практически неизбежен.

Немцы всеми силами пытались разрушить союз Франции, Англии и России. Один раз, во время встречи императоров Вильгельма и Николая в Бьёрке в 1905 году, это почти удалось — германский император уговорил российского. Но воспротивились министры, возмутилась Дума, и Николай II отказался от своих слов.

Терпя дипломатические неудачи, немцы сосредоточились на том, в чем были особенно сильны — скрупулезном, тщательном планировании. С самого момента заключения франко-русского союза, с 1891 года, германский генеральный штаб под руководством Альфреда фон Шлиффена разрабатывал такой план войны на два фронта, при котором одновременно пришлось бы воевать только с одним противником. Суть плана состояла в следующем. Русская армия из-за технических слабостей – плохих и редких железных дорог, полного отсутствия шоссейных, а также общей славянской нерасторопности будет осуществлять всеобщую военную мобилизацию 105-120 дней. Германия же должна провести мобилизацию в кратчайшие сроки – за 15 дней, разгромить Францию за шесть недель с помощью действующей на южном направлении Италии, а потом всеми силами броситься на Россию, еще не закончившую мобилизацию, и раздавить ее. Отвлекающие военные действия, до нанесения решающего удара Германией, должны осуществлять против России Австрия и Турция. Немцы, в крайнем случае, были готовы сдать русским всю Восточную Пруссию с Кенигсбергом и уйти за Вислу под защиту привислянских крепостей в Торне и Данциге; австрийцы – пожертвовать Галицией, но только не снимать до разгрома Франции войска с западного фронта.

Координация германского генштаба с австрийским была полная. Русские о планах Германии были прекрасно осведомлены — начальник австрийской военной разведки полковник Альфред Редель был русским шпионом и до 1913 года сообщал все тайные разработки германского и австрийского генеральных штабов в Петербург.

Хотя державы Согласия надеялись, что их союз, особенно после присоединения к нему Великобритании, остудит горячие головы в Берлине и предотвратит войну, они тем не менее готовили свой план военных действий на случай германского нападения по Шлиффену. «План XVII» Антанты предусматривал, что Россия силами двух армий начнет военные действия против Германии и силами четырех армий — против Австрии уже через две недели после объявления войны, не дожидаясь завершения мобилизации. Это заставит немцев снимать дивизии с западного фронта и перебрасывать их на восток для спасения Восточной Пруссии и своего австрийского союзника. План Шлиффена таким образом будет сорван, и Германия, вынужденная воевать на два фронта, проиграет.

Англичане в Бельгии. Частная коллекция, Франция

«Теперь или никогда»

*Текст записки опубликован в журнале «Красная Новь», №6 (10) за 1922 г.

Франция прикладывала немало усилий, чтобы помочь России развить сеть железных дорог и мостов в прифронтовой полосе. В 1912 году Россия приняла, а с 1914-го начала осуществление Большой военной программы, которая, в частности, к 1917 году сокращала сроки всеобщей мобилизации до 18 дней и существенно модернизировала вооруженные силы. С завершением этой Большой программы план Шлиффена становился совершенно нереализуемым. «В 1918 году, если им удастся выполнить свою программу, русские окажутся в Берлине быстрее, чем немцы – в Париже», - считали в германском генеральном штабе. В Берлине в 1913–1914 годах стали говорить об «упреждающем ударе». Напротив, Россия в войне была не заинтересована вообще. Очень многие здесь понимали: война может быстро перерасти в революцию. Один из видных сановников империи, бывший начальник департамента полиции и министр внутренних дел Петр Дурново в феврале 1914 года подал императору записку об опасности войны для России. Если военные действия будут складываться для нас неудачно, писал Дурново, то «социальная революция в самых крайних ее проявлениях у нас неизбежна, так как нынешний строй позволяет во всех неудачах винить правительство и монарха. На место кадровых офицеров, которые погибнут в первые месяцы войны, придут гражданские новобранцы, не имеющие ни авторитета среди солдат, ни чувства долга. В результате — крестьянская армия начнет разбегаться, опасаясь не успеть к переделу земли в деревне. Либералы в начавшейся смуте не смогут удержать власти, так как народ не знает и не понимает их идей, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой трудно предвидеть»*.

Проницательные наблюдатели, однако, понимали, что время работает скорее на Антанту, нежели на Тройственный союз. Экономика Британской империи и Франции развивалась пусть и медленнее, чем германская, но стабильно. Россия же развивалась стремительно, и постепенно ее социальные диспропорции и напряжения начинали сглаживаться — земля переходила от разорявшихся помещиков к крестьянам, средний образованный слой разрастался, промышленность и инфраструктура диверсифицировались и укреплялись. «Двадцать лет без войны — и в России революция произойти уже не сможет», — говорил в 1910 году русский премьер Петр Столыпин. Союзники же Германии, наоборот, не крепли, а слабели. Австро-Венгрия и Турция трещали по швам, Италия теряла население. Глава германского МИДа Готлиб фон Ягов откровенно говорил: «Спустя несколько лет, по всем вероятным предположениям, Россия будет готова к войне. Тогда она задавит нас количеством своих солдат, построит Балтийский флот и свои стратегические дороги. Тем временем наши союзники будут становиться все слабее».

Соперничество в условиях мира очевидно вело к гегемонии Антанты над Тройственным союзом, Англии — над Германией. Победа в стремительной войне также с каждым годом становилась все менее реальной. Господство над миром, такое явственное для Германии в конце XIX столетия, на грани второго десятилетия века ХХ рассеивалось как мираж. Немецкие политики и генералы постепенно склонялись к той мысли, что для всемирного величия их страны остается последний шанс: «Теперь или никогда».

---

фото предоставлены Мультимедиа Арт Музеем