По данным наших социологических опросов, абсолютное большинство, причем во всех возрастных группах, одобряет деятельность Владимира Путина на посту президента страны: и молодежь здесь даже немного переплюнула группу предпенсионного возраста: согласно июньским опросам, среди тех, кому 18–24 года, 92% одобряют деятельность президента, в то время как в возрастной группе «55 и старше» одобряющих 84%.
Пропагандистская антиукраинская кампания, которую власть развернула с января этого года, резко подняла не только популярность Владимира Путина, поползли вверх рейтинги и Дмитрия Медведева, и правительства, и Государственной думы — хоть и не так сильно. Этот патриотический подъем и поддержка всех властных институтов носят во многом искусственный, производный характер, обеспеченный, во-первых, негативной мобилизацией против «врагов» («Запада», украинских националистов), которые угрожают «нашим», «своим» на Украине; и, во-вторых, навязываемому населению представления о возвращении России статуса великой и сильной державы, который вызывает воодушевление во всех социальных группах. Идентификация с силой, демонстративной мощью государства компенсирует чувство хронической социальной уязвимости, беспомощности людей перед произволом власти, жалкости повседневного существования, бедности, бесперспективности и т. д. На молодых людей эта пропаганда оказывает даже большее влияние, потому что в этой социальной группе особенно сильно проступают инфантильные комплексы неполноценности и потребности самоутверждения через силу. Поэтому на вопрос «Какой страной вы бы хотели видеть сейчас Россию?» 56% молодых ответили «великой державой», в то время как большинство опрошенных в группах 25–39 лет и 40–54 лет, то есть людей более зрелых, чаще выбирали ответ «страной с высоким уровнем жизни, пусть и не одной из самых сильных в мире».
Если говорить о монологах молодых людей, которые записали корреспонденты The New Times, то в них прослеживаются весьма интересные вещи.
Во-первых, заметно полное отсутствие представления об устройстве российского общества, об особенностях наших институтов, а значит, и о характере социальных и политических процессов. Все их рассуждения о жизни ориентированы на ближний круг общения. Это значит, что у молодого поколения нет ощущения времени, в котором они живут, нет собственного отношения к стране и ее будущему, к власти. Они думают, что есть национальный лидер, который полностью определяет политику и судьбу страны, и есть все остальные, которые никак на эти решения не влияют.
Во-вторых, в этих монологах не видно желания что-то изменить вокруг, участвовать в общественном движении, нет даже мысли о необходимости как-то поменять действующую систему, но есть готовность приспособиться или — другой вариант — уехать из России. Заметны растерянность, беспомощность и маниловские рассуждения об эмиграции.
Причем чаще всего это не более чем умозрительные конструкции. Тоже показывают и наши опросы. Среди людей в возрасте 18–24 лет — 21% на вопрос «Хотели бы вы уехать за границу на постоянное место жительства?» ответили «скорее да». Уже в следующей возрастной группе (25–39 лет) таких людей сильно меньше — 13,1%. И далее — еще меньше.
Дело вовсе не в том, что молодым здесь плохо и они осознанно хотят убежать. Для них эмиграция — сфера мечтаний, не связанная с реальными жизненными проблемами, с повседневностью, это скорее очень размытое представление о том, как бы можно было бы устроить свою жизнь в будущем. «Скорее да» в ответе молодых об эмиграции — это вполне естественная реакция, абстрактное любопытство, желание посмотреть другие страны, пожить там.
У более зрелых людей такого рода мечтания уже нейтрализованы чувством ответственности за себя и других, сдерживаются практическими соображениями или — у очень немногих — переходят в плоскость реального действия. Они более четко представляют себе программу отъезда. У них есть опыт пребывания за границей, связи, знание иностранных языков. А вот у пожилых людей уже не хватает ни сил, ни ресурсов для того, чтобы что-то изменить в своей жизни. Поэтому, как правило, уезжают люди в возрасте 25–39 лет. Как раз в этой группе, по нашим опросам, выше доля тех, кто уже принял твердое решение уехать, — 3%. Это много, учитывая, что речь идет о самой активной части населения: если бы все они уехали, то это весьма болезненно сказалось бы на моральном и интеллектуальном климате в стране.
Люди, которые всерьез задумываются об эмиграции в последние 8–10 лет, — те, кто уже добился в России определенного успеха (специалисты высокого класса, предприниматели и т. д.). Но именно в этой социальной среде все более ясным становится осознание того, что возможности для реализации своих жизненных планов, в первую очередь профессиональной карьеры, научной, творческой или бизнеса, при авторитарном режиме резко ограничены. У молодежи этого осознания в полной мере пока нет. Как нет у нее и достаточных ресурсов, чтобы решительно уехать из России. Все это накапливается примерно к 35 годам.
Разительный контраст представляют ответы «узников Болотной». Несмотря на тяжесть своего положения, осознания несправедливости и показного характера судебной расправы над ними, они не сломлены, их горизонт понимания происходящего — притом что они сидят в тюрьме и не имеют доступа к интернету — гораздо шире, чем у их сверстников. Они гораздо свободнее от стереотипов и клише, навязываемых кремлевской пропагандой, нежели основная масса населения.
