Запретный ислам

Промышленная зона в районе метро «Дубровка», угрюмые гостиницы, трамвайные пути, таксист подозрительно посматривает на бородатых мужчин, сходящихся со всех сторон к непримечательным коричневым воротам. «Ёшкин кот, закрывали же тут мечеть эту, а они все равно приходят! Что за народ?!» — ворчит он.

На воротах висит объявление, что пятничная молитва не проводится, а прихожан просят найти другое место для намаза. Но люди все равно приходят: как же без молитвы. Мы — в одной из многочисленных «неофициальных» московских мечетей, не подчиняющихся муфтияту. Прийти сюда может кто угодно, на входе не спрашивают национальность, но в основном собираются здесь азербайджанцы — сунниты-салафиты* — длинные бороды, сосредоточенные взгляды, у некоторых тюбетейки на голове. Есть приезжие из Средней Азии и пара славянских лиц.

Сама мечеть — белое двухэтажное здание за высоким забором: небольшая прихожая с этажерками для обуви и ящиком для садаки (пожертвований), оборудованная для омовений уборная, устланная зеленым ковролином молельная комната с деревянным минбаром (кафедрой) и книгами в нишах (Коран на арабском и русском, его толкования и другая религиозная литература). В ожидании имама пришедшие рассаживаются на полу по-турецки, берут Коран, читают молитвы, беззвучно шевеля губами. Пришедший с отцом пятилетний мальчик подходит к незнакомому пожилому мужчине, будит его: «Эй, дядя, здесь нельзя спать».

Наконец, входит одетый в традиционную белую длиннополую одежду имам. Мечеть полна, задние ряды слушают проповедь стоя. На обоих этажах помещается до 400 человек, ни один мобильный телефон не нарушает ровной речи имама. «Каждое дело, — говорит он, — должно основываться на богоугодном намерении». К примеру, как нельзя просто совершать омовения перед молитвой, не настроившись на общение с Богом, так нельзя делать ни одного дела в жизни с дурными намерениями. Каждую неделю проповеди читают разные имамы, сегодняшний говорит по-азербайджански, хотя бывают проповеди и на русском. Наконец, муэдзин произносит нараспев понятное даже непосвященному «Аллах акбар», и начинается сам намаз: выстроившиеся в ряды, как на грядках, мужчины то встают на ноги, то снова опускаются на колени, читая про себя суры Корана. Каждый теперь наедине с Богом, но в то же время вместе с другими мусульманами, ведь это основное правило любой молитвы, а в особенности пятничной: чем больше народу, тем больше вознаграждение от Бога.

После молитвы расходятся не сразу, собираются в группы во дворе и в самой мечети, разговаривают. Нельзя сказать, что на русских тут смотрят с каким-то особым интересом, но если вы пришли в первый раз, к вам подойдут, спросят, как дела, нет ли вопросов. 18-летний азербайджанец Кенан, студент, будущий архитектор, приехавший в Москву вместе с родителями из Нефтеюганска, предлагает намазать запястья ароматическим маслом: «Пахнуть будешь хорошо, брат». Узнав о цели визита, говорит: «Хвала Всевышнему, что есть люди, которые не боятся к нам приходить, пишут про нас, что мы не террористы». Кенан пристально смотрит огромными карими глазами, в которых кроме интереса к новичку светятся признательность и какое-то спокойствие, присущее многим религиозным людям, независимо от конфессии. «Я уверен, брат, что если ты будешь писать о религии, сам станешь мусульманином», — говорит Кенан и начинает рассказывать о вере, об исламе, о Пророке. Ему помогает другой азербайджанец, представившийся Ренатом: «Если хочешь писать о мусульманах, читай Коран. Лучше всего перевод Эльмира Кулиева»**. Вообще о Боге тут говорят много: прозелитизм — одна из важнейших задач ислама. Многие верят, что если удастся обратить хотя бы одного неверного, место в раю обеспечено.

Цитируют, впрочем, не только Коран. К удивлению корреспондента The New Times, Кенан вдруг начинает декламировать… Пушкина:

Земля недвижна — неба своды,

Творец, поддержаны тобой (…)

Он милосерд: он Магомету

Открыл сияющий Коран,

Да притечем и мы ко свету,

И да падет с очей туман.

«Вот, даже Пушкин писал о всемогуществе Господнем!» — восклицает почти театрально Кенан, и голос его звенит в холодном осеннем воздухе.

Конечно, единственно верным направлением ислама в мечети на Дубровке считают салафизм. «Салаф — в переводе «сподвижник». Сподвижник пророка, — терпеливо объясняет Кенан. — Салафиты держат путь салафа, путь чистоты, как написано в Коране, без каких-либо надбавок». Стремление вернуться к истокам характерно для любой религии, не ново оно и для ислама. «Это как если бы христианин руководствовался жизнеописанием апостолов и старался буквально следовать Евангелию, — объяснил The New Times председатель Исламского комитета России Гейдар Джемаль (тоже по национальности азербайджанец). — Это учение о порочной, сатанинской, несправедливой природе современного миропорядка, в котором ислам — единственная доктрина, сообщество, борющееся за божественную справедливость, остров правды среди океана коррупции и несправедливости. Салафизм универсален, это средство самовыражения загнанных в угол масс».

Коран и Сунна (жизнеописание Мухаммеда) — основные тексты салафитов, которые отвергают большинство поздних текстов и комментариев, предлагающих переосмысление первоисточников. Не просто единобожие, но прямое поклонение Богу — еще одна черта салафитов, не признающих клира или каких-либо посредников между человеком и Аллахом, в этом их основное отличие от суфиев, приводящее порой к кровопролитным столкновениям***.

Салафизм как направление оформился в середине XX века, а за железный занавес стран бывшего СССР проник только в 1980-х годах. «Первая салафитская община возникла в Дагестане в 1980-х, — рассказал The New Times старший научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН Ахмет Ярлыкапов, — однако их тут же окрестили «ваххабитами»**** и быстро закрыли. Потом были чеченские войны, ваххабитами стали ошибочно называть лесных боевиков, под эту же гребенку террористов и экстремистов загребли и салафитов».

По словам ученого, салафитское движение неоднородно, и общей радикальной установке на буквальное выполнение правил шариата могут следовать и аскеты-салафиты, мирно живущие в западных странах, и бойцы «Аль-Каиды», основная цель которых — священный джихад за установление мусульманского правления на всем земном шаре. «Радикалов, готовых взяться за оружие, не так много, тем более в Москве, — уверен Ахмет Ярлыкапов. — У большинства это не радикализм, а просто неожиданно проснувшееся религиозное чувство, а у неофитов, вы знаете, всегда глаза горят».

Неофитов здесь и правда много. Кенан стал читать намаз только полгода назад, родители его нерелигиозны и поначалу смотрели на сына косо. Его русский друг Сергей, тоже из Нефтеюганска, футболист, студент одного из столичных вузов, принял ислам и вовсе две недели назад. «Я раньше в церковь ходил, но мне там было плохо. Давление какое-то постоянное. Я не выдерживал. А в мечети мне спокойно и хорошо». Родители Сергея его новую веру приняли в штыки, многие друзья отвернулись: «Смотрят на меня как на сумасшедшего. Говорят, что я в какую-то секту попал. А я просто стал жить по Закону. Раньше неправильно жил, плохие вещи делал». На вопрос, что за плохие вещи, Сергей поясняет: «Пил, курил, на дискотеки ходил».

Похожие истории и у более взрослых прихожан. 53-летний смотритель мечети азербайджанец Магомед приехал из Иркутска. Там работал всю жизнь водителем (хотя прав так и не получил), была жена и дочь, но — много пил, потерял и работу, и семью. Ислам спас, теперь не пьет, молится, пытается сдать на права. Его 40-летний друг Ильхам, тоже азербайджанец, только из Ульяновска, первый намаз прочитал шесть лет назад. Он тоже потерял в какой-то момент семью и бизнес: «Все было, и вдруг ничего не стало. Это Господь привел меня к тому, чтобы я встал на правильный путь». И лишь подсевший к нашей группе таджик Курбан сказал, что намаз читает с 4-го класса, молиться его учил дедушка, а в мечеть на Дубровку ходит потому, что близко к дому. В руках у Курбана Коран на арабском. По-арабски он не говорит, но читать умеет: «У нас, в Таджикистане, один брат ездил в Пакистан учиться, потом вернулся и меня читать научил. Мне приятно читать на арабском, успокаивает».

Впрочем, в мечеть мусульман приводят не только жизненные неурядицы или юношеский мистицизм. Для многих приезжих вера становится единственной точкой самоидентификации. «До этого они были аварцы, ингуши, ногайцы, а, оказавшись в крупном городе, вдруг осознали, что они мусульмане, и эта мусульманская идентичность стала главной, — поясняет Ахмет Ярлыкапов. — Кроме того, исламские общины очень активны, люди находят там поддержку, моральное утешение. Это все приводит к тому, что люди вдруг становятся активными верующими. Какая-то часть радикализуется, начинает следовать более строгим течениям, а когда возвращается на родину, там тоже часто возникают с ними проблемы, потому что они начинают думать, что дома ислам не такой правильный».

Для радикализации мусульман многое делает и сама российская власть, де-факто преследующая мусульманские меньшинства. Объявление о том, что пятничной молитвы не будет, появилось на воротах мечети на Дубровке неслучайно: в пятницу, 7 июня, сюда заявились сотрудники правоохранительных органов, задержавшие 300 человек. Похожая облава прошла и в другой московской мусульманской общине, «Даруль-Аркам» на Павелецкой: здесь 26 апреля сотрудники полиции и УФМС на несколько часов блокировали выход, проверяя документы. В самой мечети провели обыск, задержав 140 человек. Сегодня на воротах «Даруль-Аркам» тоже висит объявление, что пятничной молитвы нет, хотя на самом деле она проводится для ограниченного числа прихожан. «Вот ваши журналисты пишут о том, что задержали 140 радикалов, а о том, что всех отпустили, не пишут», — жалуется один из членов общины Адам (по сообщениям МВД, среди 140 задержанных оказались два человека, находящихся в международном розыске за совершение преступлений экстремистской направленности, семь человек были привлечены к ответственности за нарушение миграционного законодательства). Сам Адам родом из Чечни, намаз тоже стал читать всего несколько лет назад. «Конечно, жителям не нравилось, когда по пятницам тут по две тысячи человек собиралось, все парковки заняты, многие молились за воротами. Но куда им еще идти?» Раньше в «Даруль-Аркаме» проходили лекции, был детский сад и исламская школа, сейчас община проходит перерегистрацию, чтобы продолжить работать, пусть и не в полном объеме. «Нам говорят, что от нас люди в Дагестан воевать уезжают, — говорит Адам, — но в чем тут наша вина? Мы не знаем, что на уме у тех, кто к нам приходит. В проповедях у нас никто не призывает ехать в лес. Пусть полицейские приходят, слушают, нам не жалко».

В самом МВД на вопросы The New Times отвечать не стали, сказав по телефону, что проблем с подпольными мечетями нет, а все облавы проводятся только для выявления нарушителей паспортного режима. Практика, впрочем, показывает, что это не совсем так.

Когда мэр Москвы Сергей Собянин пообещал в начале лета навести порядок на столичных рынках, за этим последовали не только массовые задержания мигрантов, но и массовые же закрытия молельных комнат и мечетей. «Нам нужно намаз читать пять раз в день, — объяснил The New Times Хаджи-Мурат, приехавший еще в 90-х из Таджикистана, владелец халяльного***** кафе на одном из московских рынков. — В мечети обязательно быть только в пятницу — на проповеди, в обычные дни можно молиться где угодно, но все равно лучше молиться вместе». Торговцы на рынках скидывались и снимали отдельные павильоны для молельни, где в большинстве случаев стояли камеры, чтобы ни у кого не возникало вопросов. Но за последние три месяца администрации большинства рынков расторгли контракты на аренду молельных павильонов и молиться запретили. «Администрации все равно, там горские евреи заправляют, — говорит Хаджи-Мурат. — Им позвонили из ФСБ, они тут же отреагировали. Да что там рынки! У меня дом за городом, мы праздновали Ураза-Байрам, сидели несколько семей, человек двадцать, дети, женщины... Тут приходит вдруг участковый проверять документы, говорит, была наводка, что у нас тысяча радикалов собралась. Я показываю ему, что нет радикалов, есть только дети. Он проверяет паспорта и уходит, но праздник испорчен. Как так можно прийти к кому-то домой без ордера, без всего? Хорошо еще, что хоть вежливый попался».

Впрочем, по мнению Гейдара Джемаля, закрытие молельных комнат и молельных домов — нормальный процесс в стране, где сотрудникам правоохранительных органов нужно получать за что-то звездочки, а в остальное время — тянуть с рынков деньги.

По мнению имама Мемориальной мечети на Поклонной горе Шамиля Аляутдинова, только для двух миллионов мусульман — граждан РФ, проживающих в Москве, необходимо построить минимум сотню мечетей на 5–10 тыс. человек каждая (на вопросы The New Times Шамиль Аляутдинов отвечать отказался, сославшись на занятость, однако цифры эти озвучил в интервью Радио Свобода 11 октября 2010 г.) Вину за то, что мечети не строят, муфтият, хоть и не очень активно, валит на чиновников. «Муфтият полностью саботирует свои задачи отстаивать интересы общины, — спорит с этим Гейдар Джемаль. — Это трусливые татарские чиновники от религии, которые озабочены личным выживанием. Они сидят в своем бюрократическом гетто, в «духовке», как ее называют на улице, и пилят деньги».

Практика, впрочем, показывает, что попытки построить хотя бы одну мечеть оборачиваются резким противостоянием местных жителей. Так, в 2010 году мусульманская община собрала деньги и получила разрешение московских властей на строительство мечети на Волжском бульваре. Однако после многочисленных протестов мэрия свое мнение поменяла — и мечеть так и не была построена. Официальная причина — сохранение парка, на месте которого должна была стоять мечеть. Однако сотрудники префектуры на условиях анонимности сказали The New Times, что на самом деле никто не хочет, чтобы мусульмане пустили корни в Москве: «Сначала мечеть, потом мусульманское кладбище, потом что? Пока мечети нет, есть возможность мигрантов выселить, когда она будет построена, придется жить с ними рядом. А русским куда деваться?»

Впрочем, по мнению представителей самой мусульманской общины, проблемы с местными жителями надуманны. «Это все было организовано ДПНИ (Движение против нелегальной миграции. — The New Times) и прочими националистическими движениями, — уверен Гейдар Джемаль, — которые выдавали себя за жильцов. Представители муфтията ходили по квартирам, спрашивали жильцов, большинству было все равно». Эту информацию журналу подтвердил и председатель Духовного управления мусульман Азиатской части России муфтий Нафигулла Аширов: «Все эти протесты подогреваются властями. На самом деле с жителями всегда можно договориться. Когда у нас сносят памятники и строят на их месте бизнес-центры, на протесты никто не обращает внимания, а тут власть решила прогнуться». Поддерживает эту точку зрения и этнограф и политолог Эмиль Паин. По его мнению, политика разжигания межнациональной и межрелигиозной розни сознательно поддерживается властями. «Есть возможность устраивать молитвы в парках или в каких-то других общественных местах. Это, конечно, вызовет недовольство населения, которое сегодня поддерживается в различного рода предрассудках. Но не всякий общественный протест заслуживает поддержки, — считает ученый. — Нужно развивать бóльшую терпимость к проявлению религиозных чувств, иначе религиозное противостояние может обернуться резней».

Официальный же курс мэрии озвучил на заседании дискуссионного клуба «Валдай» 16 сентября Сергей Собянин, по мнению которого, дополнительные мечети Москве не нужны, а существующие переполнены из-за наплыва мигрантов. «Москвичей там — 20–25 %», — заявил мэр, не сказав, впрочем, почему мигрантам нужно отказывать в праве на исправление культа.

Называя цифру — 100 мечетей, Шамиль Аляутдинов, скорее всего, не учел верующих, исповедующих другие направления ислама и не желающих молиться в подконтрольных муфтияту мечетях. «Со времен развала СССР московская мусульманская палитра кардинально изменилась, — объясняет Ахмет Ярлыкапов. — Если раньше тут жили в основном татары, последователи достаточно либерального ханафитского толка******, то в последнее время приехало много шафиитов с Северного Кавказа. Иногда они вместе молятся за ханафитским имамом, но потом устраивают на всякий случай повторную молитву со своим имамом, так что Шамилю Аляутдинову даже пришлось издать специальную фетву о том, что молиться нужно вместе». В Москве есть и шииты (в основном азербайджанцы), предпочитающие вовсе не молиться в суннитских мечетях. Да и салафиты с Дубровки официальные мечети недолюбливают: «Много лишнего они там говорят, — качает головой Ренат, — к тому же отходят от правил, говорят, бороду не обязательно носить».

Московская осень не слишком благоприятствует уличной молитве. Дождь льет прямо на коврики, ветер треплет расстеленные на земле газеты, строительная пыль превратилась в месиво под ногами, так что клади на него газету не клади, все равно испачкаешь брюки. Судя по лицам, в основном тут приезжие из Средней Азии, хотя есть и представительные азербайджанцы в директорских костюмах, и молодые ингуши в зауженных бежевых брюках и с новыми белыми айфонами: перед Аллахом все равны, и в московской грязи тоже.

Проповедь на двух языках — татарском и русском*******, хотя, как говорят пришедшие узбеки, для многих эти проповеди слишком сложны. Но главное снова — просто молиться вместе. Намаз неожиданно прерывается беготней полицейских: оказывается, прихожане перекрыли въезд транспорту на стройку. «Вашу мать, ну что вы сюда запёрлись? Кто вас просил? Вон там ваше место», — кричит полицейский, разводя руками. В запретном отсеке собралось минимум две сотни человек, выгнать их невозможно. «Мы не запёрлись, мы помолиться пришли, уйдем все через десять минут», — отвечают ему. Полицейский продолжает материться, его коллеги зачем-то озабоченно бегают из стороны в сторону, потом уходят, оставив на страже молодого сержанта. Тишина. Дождь. Из динамиков вырываются арабские молитвы. Голубоглазый сержант безучастно стоит посреди моря спин, распростертых среди арматуры, заграждений, бетонных блоков и грязи. Им не до сержанта. У них — свой разговор.