«Читаю детям курс «ГУЛАГ вокруг нас»

Всю жизнь я живу в сибирском селе Чумай, где и родилась в 1963 году в крестьянской семье. Отец держал подсобное хозяйство, мы, дети, во всем ему помогали, ухаживали за скотом, обрабатывали огромный огород, убирали сено. Осенью родители все сдавали государству, а на вырученные деньги обували-одевали нас. Село у нас было очень крепкое, богатое, совхоз–миллионер. В советские годы построили Дом культуры, больницу, магазины, новую кирпичную школу, которая имела возможность нам, деревенским ребятишкам, не только знания давать, но и вывозить нас в Москву, Ленинград, Волгоград, Шушенское…

У отца двоюродная сестра имела педагогическое образование и работала в Кемерово учителем. Это была самая уважаемая в нашей семье женщина, мы так гордились родством с ней! А потому никаких сомнений — кем мне быть, куда поступать, в нашей семье не было: я должна была стать только учительницей. Отец очень этого хотел.

В ближайшем от нас городе, Мариинске, было педучилище, куда я и поступила. В 1983 году я его закончила, и ни о чем другом не мечтала, ничего другого не хотела — только работать в родной школе. Сначала я была учителем начальных классов, потом закончила пединститут в Новокузнецке и стала учителем русского и литературы. А потом наш историк, уходя на пенсию, убедил меня занять его место. Так я стала преподавать историю и обществоведение.

Школа — это был основной очаг культуры на селе. Учителей уважали. Очень. Мы были сельской интеллигенцией. А сейчас… Сейчас мы работники сферы обслуживания. Социальный статус учителя так понижен! Это проявляется во всем: начиная от заработной платы и заканчивая издевательствами над учителем — а иначе как издевательством и не назовешь то невероятное количество отчетов, которыми мы занимаемся вместо того, чтобы учить детей. Когда мы стали роптать, нам ответили: никто никого не держит, незаменимых нет. А куда мы уйдем?

Вот у меня как получилось? Дали жилье при школе–интернате, где я 18 лет прожила, двух детей родила, мужа похоронила в девяностые годы. Все было по знакомому тысячам сельских жителей сценарию: долги, пьянство, самоубийство. Но это все пережито.

В 2004-м мне дали ипотеку, но с условием, что я из села никуда не уеду. За нее рассчитываюсь до сих пор. И не продашь эту квартиру — кому она сейчас нужна? Люди разъезжаются. И деревня вымирает. Когда я начинала учительствовать, у нас было около трех тысяч жителей, а сейчас около тысячи взрослых, 130 учеников в школе, и примерно 50 детей ходит в садик. В три раза сократилось население! И знаете — так страшно, — ты буквально видишь, как наступает тайга. Вот у меня за домом поляна была, и она стала зарастать, появились на ней елки, даже кедры. А у моей знакомой медведь недавно корову задрал — когда такое было? Человек уходит, а тайга наступает…

Когда распадался СССР, конечно, распадалось и село. Остались без работы все, кто работал в животноводстве, кто работал на земле. Но учитель в девяностые все равно получал зарплату — иногда водкой, иногда сгущенкой, иногда сыром. Но так или иначе учитель что-то от государства получал. И, мне кажется, тогда стало меняться отношение к учителю. Нас стали критиковать, возможно, от зависти…

„

Я с тревогой жду, что наши чиновники еще придумают, чтобы сделать мою учительскую жизнь еще трудней, а зарплату еще меньше

А чему завидовать? У нас ставки очень низкие. Моя — шесть тысяч. Чтобы заработать больше денег — из премиального фонда, — я должна написать отчеты за все — за классный час, за контрольную работу, принять участие в различных конкурсах… А они совершенно не нужны, эти конкурсы! Вот мне надо готовить детей к экзамену, а у нас конкурс — «Напиши письмо работнику ГИБДД». И мы с детьми вместо того чтобы готовиться к экзамену, пишем письмо — «Здравствуй, дорогой работник ГИБДД, большое тебе спасибо, что ты работаешь для нас…» Или вот конкурс придумали: «Выборы глазами ребенка». Я должна была с детьми, в ущерб другим занятиям, рисовать — как они представляют выборы. И много всякой другой ерунды. И эти конкурсы откуда-то сверху идут, идут, идут, и нет им конца. А если я не буду принимать в них участие, если не напишу колоссальное количество бумажек, моя зарплата такой и останется: шесть тысяч рублей. Большой бедой для сельских учителей стал «процесс оптимизации», то есть — объединения школ. Мои коллеги из соседних сел, которым осталось до пенсии три года, пять лет — остались без работы. Вот представьте, как с ними поступили: когда они были молоды после университета, они приехали работать в деревню. Они посвятили этому всю жизнь и вдруг — оптимизация. Остались без работы. А три года назад стали объединять и классы. Разве виноваты ребятишки, что они в деревне родились? Вот в этом году в нашей школе будут объединены первый класс и третий. А у меня будут вместе учиться десятый и одиннадцатый. И как выпускников готовить к ЕГЭ? Но главное ведь — экономия, оптимизация, целесообразность… Вот оптимизация до того дошла, что чуть не уволили нашу замечательную учительницу музыки, а она играет на баяне, пишет стихи великолепные… Мы ее всем коллективом отстояли — нельзя школу без такого специалиста оставлять.

Механизм оптимизации прост: чем меньше учителей в школе — тем выше будет зарплата у оставшихся. И огромная проблема — подушевая оплата, которую ввели 5-6 лет назад. Чем меньше учеников в школе — тем меньше фонд оплаты труда, чем меньше учеников в классе, тем меньше платят учителю. А какая разница — пять человек у тебя в классе или двадцать пять? Я одинаково добросовестно готовлюсь к уроку, независимо от того, какое количество ребят должно прийти завтра. А получается, что в поселке неподалеку, где в школе учатся 1000 детей, учитель истории получает 25 тысяч, а я получаю 12 тысяч — и то в том случае, если заполню все документы и приму участие во всех возможных конкурсах.

Я с содроганием жду новых учебников по истории. Когда я была на курсах повышения квалификации в Кемерово, нам сказали: «такую фразу, как «существование тоталитарного режима в СССР», на уроках произносить нельзя». О том, что такое тоталитарный режим, — объяснять теперь можно только на примерах других стран.

А как я могу об этом не рассказывать? Если он существовал? Я же на уроках даю детям определение режимов — тоталитарный, авторитарный, и вот, когда доходит до описания того, что происходило при Сталине, как я это назову? Торжеством демократии? Вот когда дают такие указания — думают об учителе? Ведь нам стоять перед детьми на уроках, нам рассказывать об истории, нам давать ее интерпретацию.

И я так понимаю, что в следующих учебниках этот период истории будет как-то совсем удивительно проинтерпетирован… А мы ведь живем на такой территории — у нас кругом были лагеря. У меня очень много собрано материала на эту тему, она для меня очень важна. Я читаю детям курс «ГУЛАГ вокруг нас». Я считаю, что нашим детям это необходимо знать! И я не понимаю — как об этом не говорить — когда лагеря — они вот, рядом с нами, когда мы здесь все по косточкам ходим? У нас ведь неподалеку Русланова сидела, и многих односельчан коснулись репрессии. Например, бывший директор совхоза был сыном сосланной в Сибирь немки. Как я могу об этом не рассказывать, когда моего прадеда, выжившего из ума старика, в одних портках забрали с печки из дома, увезли и расстреляли как врага народа! Это потом уже председатель сельского совета бабушке рассказал, что у них был спущен план на выявление врагов народа, молодых мужиков было жалко, вот и донесли на полоумного больного старика, который все равно бы помер. Репрессии, значит, были, а тоталитарного режима не было? Это как?

„

Такую фразу, как «существование тоталитарного режима в СССР», на уроках произносить нельзя

Сейчас много стали говорить о патриотическом воспитании. Это, конечно, радует. А ведь было время, когда о нем не упоминали наши начальники. Коммунистическую идеологию убрали, а взамен что дали? Я пыталась как-то разобраться, задавала вопросы — кого мы собираемся воспитать? И наконец-то однажды на курсах услышала ответ: вы должны вырастить общество грамотных потребителей. Это как? По каким методикам? В общем, с госзаказом я не справилась. И пусть хоть как перепишут учебники, я все равно буду рассказывать ученикам об их малой Родине правду.

А что касается современной политики — конечно, во время выборов школы становятся избирательными участками. На выборах ни на кого из нас особого давления не оказывают. И наше село всегда голосует за Жириновского. Любят у нас Владимира Вольфовича! И очень любим своего губернатора, Амана Гумировича Тулеева, селяне его «батькой» называют…

А село, конечно, жалко. И людей жалко, которые здесь живут. Многие не живут, а выживают.

300 рублей в месяц надо сдать, чтобы ребенок мог питаться в школе, и не все родители в состоянии такую сумму заплатить. Я тайно оплачивала двум детям питание, чтобы им не стало стыдно, что другие родители могут заплатить, а их — не могут. И некоторые наши учителя так же поступают. Лишь бы ребенок покушал — а иначе, как ему учиться?

С каждого учителя строго спрашивают: как мы владеем новыми педагогическими технологиями? Все правильно, все меняется, я ими должна владеть. Но, простите, дайте мне соответствующее оборудование. А у меня что? Взять хоть исторические карты. Многие из них воистину исторические. Вот я 1963 года рождения, а карты у меня в кабинете — 1962 года! И я их собираю для уроков по кусочкам, потому что не могу я все покупать: я уже шторы купила, гардины купила, книги сам покупаю, методички сама, на принтере своем все время печатаю для ребят тесты, покупаю краску, бумагу…

У нас и так жизнь несладкой эти годы была. Я вот стала сейчас инвалидом, потому что с девяностых годов до 2009 года в школе очень плохо топили. Зимой было 11 градусов. И я, и многие другие учителя и дети получили хронические заболевания.

Знаете, у меня такое впечатление, что государство о школе забыло… Может быть, не столько о школе, сколько об учителе. Учитель везде виноват. Он всем должен.

Вот май — самая сложная пора для школы. Экзамены. А нам, учителям, — нужно принимать участие во всевозможных акциях. Начиная от «Берегись автомобиля» (в деревне!), заканчивая благоустройством села. И вот мы выходим с другими учителями и собираем по селу мусор, бутылки, окурки. А нам что — не нужно заниматься детьми? Уроками? Читать книги, повышать уровень нашего образования! Нет — мы собираем бутылки, окурки. И, знаете, кто еще это делает вместе с нами? Врачи. Так каждую пятницу в мае занимаются «благоустройством села»: учителя и медицинские работники выходят на уборку…

У нас всегда в августе проходит районная педагогическая конференция. Много лет подряд для нас это был праздник — мы выезжали в районный поселок принаряженные, красивые, в предчувствии чего-то очень хорошего… А сейчас нас туда вызывают только для того, чтобы отчитать: там мы не приняли участие, тут приняли, но вяло и непродуктивно, тут у нас плохие показатели, а там — просто из рук вон. И все сводят к зарплате, которую, получается, мы, дармоеды, ни за что получаем! И все нас стараются поучать, указать на то, что плохо работаем. Глава районной администрации на последней конференции целых 40 минут учил нас, как надо воспитывать детей, он, видите ли, им на улице задает вопросы, а дети не могут ответить. И вот целый зал учителей — около 100 человек! — все со стажем, все с огромным опытом выслушивали бред человека, который никакого представления о педагогике не имеет. Хотя он должен бы не о методах нашей работы рассуждать, а о реальной жизни в селе, из которого бежит молодежь. Вот и от нас молодая учительница английского языка уехала, проработав только год, потому что негде жить. А мы все делали, чтобы ее удержать, доплаты хорошие производили из стимулирующего фонда в ущерб своей зарплате… Вот об этом надо бы задуматься нашим чиновникам, а уж воспитание детей доверить нам.

Я с тревогой жду, что наши чиновники еще придумают, чтобы сделать мою учительскую жизнь еще трудней, а зарплату еще меньше. И, знаете, есть еще огромная проблема на селе: родители чувствуют себя совершенно отстраненными от воспитания детей! Они все воспитание возлагают на школу!

Вот, если, например, ребенок на каникулах залез в ларек и своровал пиво… Учителя затаскают! В таком случае я должна написать сто характеристик. Должна составить план работы с этим ребенком — индивидуальный. И отчитаться — какую работу я проводила с этим учеником до совершения им противоправного действия, и потом каждую четверть писать отчеты — какие и когда беседы с ним провела, в каких мероприятиях задействовала, в какие кружки записала, что происходит у него в семье, во что он одет, чем его кормят… А родитель, он что — ни при чем уже?

Последние пять лет, в конце каждого учебного года я думаю: было бы куда уйти из школы — ушла бы. Но я больше ничего делать не умею, да и в селе больше никакой работы не найду, а сидеть дома без дела — не могу… Слава Богу, отпуск у учителя длительный, а потому в конце каждого лета я снова жду начала нового учебного года, первого сентября, встречи с детьми…