Боевики «Исламского государства» казнили очередного, уже четвертого заложника — в этот раз им стал 47-летний англичанин, Алан Хеннинг, водитель из Манчестера, который приехал в северную Сирию вместе с гуманитарной миссией и был похищен буквально через полчаса после того, как гуманитарный конвой пересек границу этой раздираемой гражданской войной страны. На очереди у исламистов и следующая жертва — американец Питер Кассиг. Он создал организацию, которая предоставляла медицинскую помощь жителям Сирии. Метод убийства у боевиков один — отрезание головы… Западные газеты регулярно печатают истории боевиков ИГ, которые сотнями едут из Европы, Австралии, США воевать под знаменами этой новоявленной чумы ХХI века, угрожающей стабильности всего мира. Ничего особенного, нормальные люди, жили, растили детей среди тех, кого теперь называют неверными, коих следует убивать, потом сели на самолет, взяли в руки оружие, надели черные шлемы и принялись отрезать людям головы… Что это? Кто это? Почему обычные люди, наши соседи, вдруг становятся монстрами? Ханна Арендт писала о банальности зла, но, кажется, взята уже новая «высота» — зло становится нормальностью и явно нуждается в отдельном исследовании.
Отомстить за свои проблемы
«Это не мусульмане, это монстры», — сказал о боевиках ИГ премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон. Как высокое должностное лицо государства он и должен так говорить, политкорректно убирая религиозный фактор. Проблема только в том, что от мусульманина (христианина, буддиста и проч.) до монстра при определенных обстоятельствах — один шаг. А что, разве не ходили регулярно в костел те поляки из села Едвабне, которые во время погрома 23 июня 1941 года давали веселые советы Хае Кубжаньской, от отчаяния уже утопившей своего младенца, как ей самой сподручней будет утопиться? Или не были христианами украинцы, одетые в аккуратные костюмы и рубашки-вышиванки, которые 30 июня 1941 года силами «народной милиции» устроили многодневный погром во Львове с изощренными публичными издевательствами? Прогнать по улице, улюлюкая и пиная, раздетую 20-летнюю девушку с воткнутой во влагалище палкой, — неординарное действие для людей, которые еще вчера были соседями, просто соседями. А какого вероисповедания были латыши-айзсарги (aizsargi — военизированные добровольческие формирования), пособники фашистов, в Риге занимавшиеся тем, что подбрасывали еврейских младенцев и накалывали их на вилы?
Что высвободило энергию «соседей» («Соседи» — так называется книга Яна Томаша Гросса, открывшая миру трагедию Едвабне, которая была всего лишь одной из нескольких десятков схожих: Jan T. Gross. Neighbors: The Destruction of the Jewish Community in Jedwabne, Poland)? Что развязало им руки — и в случае маленького польского городка, и в случае большого украинского города, и в случае столицы еще недавно независимого прибалтийского государства? Физически — то, что вошли немцы. «Социокультурно» — то, что нужно было кому-то отомстить за все свои проблемы — от бытовых и половых, до политических и геополитических.
Молчание и умолчание
Соучастие в погроме — иногда не только действие. Соучастие — это молчание во время событий. И умолчание в течение последующих десятилетий. Возмущение, когда кто-то нарушал молчание. Что, кстати, и произошло с событиями в том же Едвабне. Многие в Польше обиделись на фильм Владислава Пасиковского, название которого можно условно перевести с польского как «После жатвы». Главный герой картины — умолчание. Тот, кто его нарушил, был жестоко наказан теми же соседями (в фильме речь идет об абстрактном селе, где были уничтожены евреи, Едвабне не упоминается, но намек прозрачен). Но только соседями не времен войны, когда все еврейское население городка было уничтожено, а вина свалена (как в случае с Катынью) на немцев. Соседями сегодняшней эпохи. Сын одного из погромщиков, докопавшийся до правды, в том числе и о своем отце, за свое частное расследование и попытку восстановить память о жертвах получает от односельчан по заслугам — его распинают на воротах собственного дома. А обиделись на фильм ровно по той же причине — нарушено молчание, разрушена круговая порука, поколеблены принципы: «война спишет все» и «время было такое».
Кадр из фильма «После жатвы»
И дело не в религии. В том же фильме Пасиковского — два священника. Один, постарше, пробуждает в прихожанах добрые чувства, другой — расчетливый подонок, покрывающий тех, кто убить готов за продолжение молчания. Наверное, так бывает и с мусульманами, и с кем угодно еще.
Дело не в национальности. В другом недавнем блестящем фильме, тоже, деликатно говоря, не получившем широкого проката — в «Мандаринах» Зазы Урушадзе, — эстонец из старой эстонской деревни в Абхазии спасает от смерти и мирит чеченца, воюющего на стороне абхазов, и грузина. В начале фильма это — животные, готовые убивать бог знает за что (за урожай мандаринов?), затем, по мере выздоровления под крышей эстонского крестьянина, они обретают человеческий облик и у каждого обнаруживается довоенная биография нормального человека. Самые страшные персонажи — это бывшие соседи, в прошлом мирные крестьяне, а теперь абхазские боевики. Перед ними раненый чеченец Ахмед выдает своего врага, грузина Нико, за онемевшего от ранения однополчанина, и тем спасает ему жизнь. И — снова становится человеком. А затем Нико ценой своей жизни спасает Ахмеда, вступив в перестрелку с приблудшим русским патрулем.
Кадр из фильма «Мандарины»
Да, дело не в национальности. Во Львове евреев спасал поляк. Польского пианиста-еврея Владислава Шпильмана спас немец — рафинированный капитан Вильм Хозенфельд (об этом другое кино, раз уж по ходу повествования сама собой возникает тема кинематографа, — «Пианист» Романа Поланского, снятый по мотивам варшавских воспоминаний Шпильмана).
И в то же время «… давайте вспомним о тех убийцах Третьего рейха, кто не только был образцовым семьянином, но и любил проводить досуг, читая Гельдерлина и слушая Баха, тем самым доказывая (как будто прежде был недостаток в таких доказательствах), что из интеллектуалов преступников сделать так же легко, как из всех остальных» (Ханна Арендт, «Ответственность и суждение»).
За Сталина, за пророка Мухаммеда
Боевики ИГ тоже умеют по-доброму улыбаться и ласкают своих детей. Достаточно посмотреть многочисленные ролики в YouTube о повседневной жизни убийц. Только воспитывают малолеток так же, как некоторые львовчане в 1941-м воспитывали своих детей, сделав их соучастниками погрома и издевательств. Замазав кровью. Превратив в участников круговой поруки.
Одно из самых тяжелых детских воспоминаний моего покойного отца: немцы, вошедшие в райцентр Чернава Рязанской области. Они садились орлом и оправлялись прямо посреди улицы. Те же самые мальчики, у которых дома, в рейхе, остались мама и папа, жены и дети. Которые, быть может, в памяти своих детей были лучшими в мире отцами.
Одичание солдат во время войны. Банальность зла. До сих пор непонятна эта механика — как обычные, даже не заряженные идеологией, люди превращаются в бог знает кого, причем стремительно. Да, это отчасти массовая психология. Да, привыкают ко всему, в том числе и чудовищному окопному образу жизни. Да, привыкнуть можно даже и к убийствам — повторяемость действий, тренировка своего рода. Но от этого превращение, происходящее с человеком на войне или в лагере, превращение, которое эффектнее и эффективнее того, что произошло с Грегором Замзой, не становится менее загадочным.
Зло — ошеломляющее, возникающее внезапно, как будто из ничего — банально. Ханна Арендт, написавшая о банальности зла книгу, по поводу которой спорят и сегодня (например, только что в английском переводе появилась работа историка Беттины Штангнет, изданная по-немецки еще в 2011 году, где доказывается, что Эйхман был злом, но отнюдь не банальным: Bettina Stangneth. Eichmann Before Jerusalem: The Unexamined Life of a Mass Murderer), увидела в Адольфе Эйхмане воплощенную заурядность, бюрократическое ничтожество, которое вдруг стало символом зла. Банальный человек в небанальных обстоятельствах становится убийцей.
Но помимо банальности, есть еще и нормальность зла.
Снова приходится обратиться к анализу средствами кинематографа. К фильму Бернардо Бертолуччи 1970 года «Конформист».
Герой картины Марчелло Клеричи становится фашистом и убийцей не потому, что он заурядность. Скорее, наоборот — потому что хочет быть таким же, как все. Самое распространенное желание. Самая распространенная мотивация действий или бездействия. Самое внятное объяснение в том числе и невероятных социологических показателей поддержки всего и вся, например, в современной России. Если угодно, банальность психологии толпы: иду туда, куда все. Так проще. Особенно в те времена, когда движение против течения может оказаться небезопасным.
Это ведь один и тот же народ четверть века назад жаждал обновления страны, расставался с тоталитарным прошлым, читал миллионными тиражами толстые журналы, а теперь поддерживает дикие законы, безумные действия и авторитарного лидера. Еще не сошли со сцены эти поколения, не потеряли право голоса.
«Чего же ты хочешь, сын мой?» — спрашивает священник конформиста Марчелло Клеричи. И он отвечает: «Я хочу нормальности».
Марчелло и есть нормальный человек. Когда с другим убийцей он отправляется на дело — устранение своего учителя — профессора и его жены, в которую Клеричи влюблен, — эти двое мужчин распевают песенку, известную каждому с детства. Потом, спустя годы, выясняется, что Клеричи еще и замечательный, нежный отец.
Но мы помним, что главный персонаж банальности зла — это молчание во время убийства и умолчание потом. И когда жена профессора молит о помощи, он остается безучастным и молчаливым. Не Марчелло выстрелит в нее. Однако именно он окажется не просто соучастником, а главным убийцей. «Так нужно было для твоей карьеры», — скажет Марчелло спустя годы догадавшаяся обо всем жена. Пал Муссолини, наступает «новая нормальность», и примерный семьянин оправляется на улице.
Кстати, помимо оправлявшихся на улице солдат, моему отцу было еще что вспомнить из того октября 1941-го. Когда немцы стояли в селе, соседка допытывалась у прабабушки — не еврейка ли ее невестка (то есть моя бабушка по отцовской линии — русская, родом из рязанского Спасска): деловито собиралась сдать оккупантам, но не успела — их вышибли из села красноармейцы. А в то же самое время отец будущей жены моего папы, мой дед по материнской линии, уже третий год как сидел: как выяснилось десятилетия спустя, по доносу соседа, банального из банальнейших соседей по коммуналке, который всего-то надеялся на расширение жилплощади. С ним под одной крышей, с общим туалетом и кухней, семья и прожила до самого отъезда из коммунальной квартиры в 1965 году.
Так что нечего ломать голову над тем, откуда берутся боевики ИГ и прочие участники разнообразных боевых отрядов всех времен и народов — от махновцев до донбасских бабаев. Это всего лишь соседи. Наши соседи. Банальные до нормальности. Нормальные до банальности. Вот он с утра лишь недавно здоровался у подъезда, а тут, глядишь, на фотографиях в прессе рвется в бой — за Муссолини, камрад, за Сталина, за пророка Мухаммеда.
