фото: Юрий Кадовнов/AFP
Некролог — не его жанр. И писать о нем в этом жанре — безумие.
Каха, Каха Автандилович — это счастье. Каждое интервью с ним — восторг: блистательный анализ, доскональное и разностороннее знание вопроса, афористичность мышления. Многочасовые беседы в ресторанчике в киевском Подоле или во дворе его большого, пустого, арендованного дома в пригороде Тбилиси — водопад информации, цифр, сравнительного анализа по странам. Кстати, во дворе этого дома Каха построил настоящий водопад — ему нравилось смотреть, как падает вниз вода. Он не любил застолья, и восторги московских гостей по поводу моря разливанного и скатертей-самобранок по-грузинки, закатываемых для приезжих, воспринимал со скепсисом, если не с неприятием: «Вы никогда не думали, что это отношение туземцев к колонизаторам?» Рассказывал о том, как учился в аспирантуре биофака МГУ, как защитил диссертацию и работал в академическом Институте биохимии и физиологии микроорганизмов в Пущине — и занятие ему это нравилось, но советская власть рухнула, на науку денег не было, а вокруг начинался рынок, куда он окунулся с головой. Его рассказы о том, как создавался российский капитализм — это страшно, и весело, тем более в антураже колоритнейшего мата с грузинским акцентом. Пересказать нельзя — Каха не разрешал. А жаль. Некоторые действующие персонажи российской федеральной политики, продававшие оптом и в розницу свои законодательные инициативы за пару сотен тысяч долларов и ныне учащие нас Родину любить, небось, перекрестились, узнав, что Кахи больше нет.
Он был большой, добрый, невероятно обаятельный, прекрасно, несмотря на свой немалый вес, танцевал. Кажется, не был сентиментален. Впрочем, когда он был уже в правительстве Саакашвили, министром по координации экономических реформ, и в Тбилиси жестко разогнали демонстрацию, и была кровь, у него дрожал голос: «Придется все начинать сначала», — сказал он.
Старые тбилисские друзья на имя Бендукидзе реагировали, как на красную тряпку — они его ненавидели. Его реформы порушили их мир и привычный образ жизни, в котором взятка была неоспариваемой формой взаимоотношений.
«Ну что ж тут поделаешь», — говорил Каха, слыша очередные проклятия в свой адрес. Но то, что он вместе с коллегами сделал в Грузии, уже вошло в историю как самые эффективные реформы на постсоветском пространстве. Не случайно его ждали и в Албании, и в Молдавии, и сейчас на Украине — везде, где требовались знания, ум и воля, чтобы поломать прежний, пронизанный коррупцией и идиотизмом порядок вещей.
При этом он был абсолютно толерантен, уважал чужие «тараканы» в голове, был либералом до мозга костей. Умел слушать. Умел не судить. Мог быть резок и не стеснялся шокировать выбором жесткого, но эффективного с его точки зрения решения.
Студенты созданного им Свободного университета в тбилисском пригороде Дигоми его боготворили: узнав о смерти Кахи, свечками выложили его имя: в университет, говорят, он вложил $50 млн — он считал, что Грузии необходимо поколение молодых, образованных, воспитанных на либерально-демократических ценностях людей.
К себе умел относиться с иронией. Так же — и к жизненным обстоятельствам. Впрочем, в душу редко кого пускал. Представляю, что на всхлипы — «Жизнь без Кахи? — Это невозможно», ответил бы: «Ну что поделаешь, это жизнь».
И широко улыбнулся — так, что не ответить улыбкой было бы невозможно.
Он умер один, в гостиничном номере в Лондоне: в Грузии объявлен сезон охоты на сторонников прежнего президента — его могли арестовать или, как минимум, отобрать заграничный паспорт. Говорят, он умер во сне.
Впрочем, все уже неважно. Каха. Каха Автандилович Бендукидзе — ни равных, ни замены — ему нет.
