Генри Резник: суд правый, скорый, милостивый

Генри Резник 

Актуальность теме придают по меньшей мере два обстоятельства. Первое — политика: отчетливый антизападный тренд, слоган «Россия не Европа», на все лады склоняемый, в том числе на верхних этажах власти, призывы выйти из-под юрисдикции Европейского суда по правам человека. Второе — из законотворческой сферы: предложение Следственного комитета ввести в УПК понятие объективной истины и обязать устанавливать ее не только сторону обвинения — следователя и прокурора, но и суд. Представьте, вопросы и об особом пути России, и об истине в правосудии живо обсуждались полтора века назад при подготовке судебной реформы.

«И с живых, и с мертвых»

20 ноября 1864 года Александр II утвердил Судебные Уставы и начертал на их проекте: «Быть по сему». В царском указе «по сему» означало желание государя «водворить в России суд скорый, правый, милостивый, равный для всех <...> возвысить судебную власть и дать ей надлежащую самостоятельность». Уставы поменяли весь строй отечественного уголовного судопроизводства. Суд стал един для всех сословий. Судебное следствие отделилось от полицейского сыска. Письменное, безгласное производство сменилось открытым устным состязанием сторон обвинения и защиты перед независимым судом. Центральными элементами судебной реформы явились введение суда присяжных и учреждение профессиональной адвокатуры.

Какие прежние порядки отвергала реформа? Ведь и раньше в Империи был суд, были ходатаи и стряпчие, коим надлежало оказывать юридическую помощь тем, кого обвиняли в преступлениях. «Старый суд! При одном воспоминании о нем волосы встают дыбом, мороз дерет по коже!… Это было воистину мерзость запустения на месте святом», — отзывался о дореформенном суде один из лидеров славянофилов Иван Аксаков. Дело было не только в колоссальной коррупции, когда, как с горечью иронизировали, «брали с живого и с мертвого», но и в крайне низком престиже суда в государстве. Что касается дореформенных ходатаев и стряпчих, то не было ни одного выдающегося писателя, который бы не изобразил в своих произведениях тип такого «аблаката». Сей образ увековечен Гоголем и Тургеневым, Островским и Писемским, Салтыковым-Щедриным и Горбуновым. Достаточно вспомнить «Мертвые души»: когда с Чичиковым «стряслось несчастье», он «опустился в грязь и низменную жизнь. И в ожидании лучшего принужден был даже заняться званием поверенного, званием, не приобретшим у нас гражданства, толкаемым со всех сторон, плохо уважаемым мелкой канцелярской тварью и даже своими доверителями, осужденным на пресмыкание в передних, грубости и пр., но нужда заставила решиться на все». Таких поверенных, составлявших аморфную, никакими нормами не регулируемую массу, называли в народе ябедниками, кровопийцами, чернильными душами, но самое меткое название было «крапивное семя».

Красные бюрократы

В условиях рабской страны реформы могли быть проведены только сверху. Так они и были проведены: самим Александром II вместе с горсткой либерально настроенных представителей государственного аппарата — «красных бюрократов», как их называли, потому что они не отучились краснеть.

Зарудный, Ровинский, Буцковский, Стояновский, Ковалевский, Плавский. Имена творцов Судебных Уставов сейчас, увы, мало кто вспомнит даже из юристов. Это были широко образованные, прогрессивно мыслящие правоведы, государственные деятели, ученые и педагоги. «Красным бюрократам» предстояло развенчивать ретроградный тезис «Россия не Европа», противостоять доводам о том, что независимость суда, гласность и состязательность судопроизводства не соответствуют коренным чертам государственного и общественного быта страны. Особенно велико было предубеждение против суда присяжных и самоуправляемой профессиональной адвокатуры. Заслуга творцов Уставов в том, что они не стали изобретать некий особенный «посконный» тип судебных устройства и производства, а после глубокого и тщательного изучения зарубежного опыта взяли из него лучшие передовые формы, доказавшие свою пользу для упрочения в обществе начал права и справедливости. Суд присяжных был создан по англосаксонской модели, с разделением функций народного и коронного элементов: представители народа самостоятельно решают вопрос о доказанности фактов, профессиональные судьи применяют к ним нормы закона. Была отвергнута немецкая модель организации адвокатуры как чиновников судебного ведомства (король Фридрих II вообще одел адвокатов в служебные мундиры) — советы присяжных поверенных были созданы по типу французской коллегии как отделенной от государства самоуправляемой ассоциации.

Но менялись не одни процессуальные формы и не только действующие лица судебной процедуры — преображалось само содержание их деятельности, трансформировались представления об иерархии общественных ценностей, затрагиваемых расследованием и рассмотрением уголовных дел. И здесь необходимо обратиться к категории истины, каковой считалась и ныне считается цель уголовного процесса.

Истина и пытка

Установить истину в суде — значит, говоря попросту, узнать, как оно было на самом деле: совершалось ли преступление, если да, то кто виновник. И единственный путь постигнуть истину — через доказательства, то есть следы преступления. Средневековые юристы — глоссаторы, создавшие инквизиционный (следственный) процесс, цель истины не просто провозглашали — они ее абсолютизировали, едва ли не обожествляли. «Истина во что бы то ни стало!» Но как этот девиз реализовать? Все в человеческом мире так субъективно, так ненадежно. 90 % доказательств — показания людей. (Как и сейчас, между прочим). Люди склонны ошибаться, искаженно воспринимать то, что наблюдали, фантазируют, нередко лгут, наконец. Заподозренные тем более правду сокроют. А в суде субъективность троекратно умножается: одни люди судят других людей на основании показаний третьих. Но преодолеть эти трудности — посчитали глоссаторы — все же можно. Есть одно доказательство абсолютно надежное — сознание самого обвиняемого. Оно было объявлено «лучшим доказательством всего света», «царицей доказательств». Что, кстати, основывалось на совершенно правильном наблюдении: люди вообще не склонны себя оговаривать. А если запирается, добровольно не сознается, есть универсальное средство получения признания — пытка.

Не нужно только оглуплять наших средневековых предшественников. Во-первых, для применения пытки требовались улики: обнаруженное у лица орудие преступления, похищенные вещи, угрозы в адрес потерпевшего, следы крови на одежде, приобретение яда, которым был отравлен потерпевший, и т.п. А во-вторых, как доказательство принимался не сам исторгаемый мучениями крик «сознаюсь», а так называемая виновная осведомленность — подробный рассказ об обстоятельствах преступления, которые не могли быть известны невиновному. И такие показания под пыткой довольно часто добывались — не случайно Кони писал, что в пытке — как спасительном средстве для получения истины — были горячо убеждены все выдающиеся юристы того времени. Ну, а если при наличии косвенных улик к определенному выводу о том, кто совершил преступление, прийти так и не удавалось — обвиняемый оказывался физически крепким, — то в таких случаях преданность истине тоже торжествовала — суды выносили три приговора: не только «виновен» и «невиновен», но и «оставлен в подозрении». Число таких приговоров достигало свыше 70 %. Сотни тысяч отпущенных на волю людей до конца жизни носили клеймо неразоблаченного преступника. Загляните в «Каролину» — Уголовно-судебное уложение Карла V 1532 года, действовавшее на территории континентальной Европы более трех веков: именно на основе «Каролины» было составлено «Краткое изображение процессов» — приложение к Воинским уставам Петра I.

С введением гласного, состязательного процесса ушло в прошлое пыточное следствие, к минимуму сведено дополнительное расследование — ранее оно могло назначаться губернским начальником несколько раз и длиться годами; начала действовать презумпция невиновности, покончившая с оставлением в подозрении; подсудимый обеспечивался помощью профессионального защитника. Словом, судебная реформа признала самостоятельной и высокой ценностью свободу и достоинство личности, заявила о недопустимости их принесения в жертву раскрытию преступлений и тем самым сделала решительный шаг к правовому государству. Которое, увы, не состоялось при царе-батюшке по целому ряду, в том числе и трагических, причин. И тут особо следует сказать о суде присяжных.

Суд улицы

Название «суд улицы» наполнялось в отношении присяжных и позитивным, и негативным смыслом. Сторонники имели в виду народные здравый смысл и совесть, противники — зараженных предрассудками и фобиями невежд.

Довод, что простые люди не способны разобраться в споре сторон обвинения и защиты, сделать по итогам судебного разбирательства выводы о доказанности искомых фактов, творцам Уставов отбить было не так уж сложно. Он опровергался самим фактом долгого существования судов присяжных во многих цивилизованных странах, в Англии — так свыше шести веков.

Сложнее обстояло с другим аргументом противников реформы. Суд присяжных — не только юридический, но и политический институт. Предоставляя народу право творить суд над преступниками, государство тем самым делится с ним властью. Суд присяжных — достояние демократических форм правления — республики или парламентской монархии, как форма народовластия он несовместим с самодержавием. Российская элита это понимала. Но красным бюрократам удалось если не полностью разрушить аргументацию противников суда присяжных, то — ослабить. Новые Судебные Уставы не просто ввели суд присяжных — они отнесли к его подсудности наиболее серьезные преступления, в том числе против должности и порядка управления, за исключением преступлений государственных.

Вскоре нашла подтверждение, как и в других странах, способность суда улицы разбираться в представленных ему доказательствах. Но не только. Обнаружилось, что виновность в глазах присяжных не равнозначна вине перед уголовным законом, что при доказанности совершения преступления они могут не «овиноватить» подсудимого, оправдать его, посчитав не заслуживающим нравственного упрека, а следовательно, и наказания. Поэтому оправдания в суде присяжных происходили не только в случаях недоказанного прокурором обвинения, но и тогда, когда совесть присяжных не позволяла им нравственно заклеймить человека, павшего жертвой рокового стечения обстоятельств, не сумевшего справиться с их давящей силой.

Именно присяжные реализовали стремление царя-освободителя и творцов Судебных Уставов создать суд не только правый и скорый, но и милостивый. Сергей Зарудный, «красный бюрократ», кому более других обязан своим рождением на Руси суд присяжных, дал лучшее из всех известных мне определений правосудия, заметив, что оно «в широком смысле требует не только твердости и непреклонности в решениях, но и глубокого знания всех мелочей обыденной жизни и снисходительности к неизбежным слабостям человека».

Оправдательные приговоры по «делу Бейлиса» и «Мултанскому делу» прославили российский суд присяжных, наглядно показав, что судьи «нашей улицы» способны преодолеть свои предрассудки и ксенофобию, презреть явное ожидание обвинительного приговора власть имущими и не осудить тех, чья вина не доказана.

Проявилась и политическая составляющая института присяжных. Была оправдана народница Вера Засулич, стрелявшая в генерал-губернатора Санкт-Петербурга, сводного брата царя, Трепова. По приказу сановника был подвергнут сечению розгами 23-летний политический заключенный студент Боголюбов за то лишь, что будто бы не снял перед Треповым шапку. Никакой официальной реакции на акт беззакония, даже в виде морального порицания, не последовало. Ни единого слова недовольства не проронил и Александр II. Но оправдательный приговор Засулич означал вынесение присяжными обвинительного приговора Трепову. Представители народа заявили: если ты, власть, будешь оставлять безнаказанным произвол своих вельмож, мы станем судить их собственным общественным судом. Отказывались присяжные осуждать обвиняемых по явно несправедливому закону. Так, в уголовном законодательстве к квалифицированной краже со взломом, влекущей повышенную ответственность, относилось похищение из запертых сундуков, ларцов, шкатулок, шкафов и других хранилищ движимого имущества. Ввиду суровости наказания за такие действия, входящих в противоречие с хозяйственным бытом народа, присяжные факт взлома отвергали и оправдывали обвиняемых. Правительство прислушалось к голосу присяжных, и ответственность за такого рода кражи была смягчена. Успешно проводили в судах присяжных защиту представители свободной адвокатуры. Сформировалась национальная школа судебного красноречия, чуждая внешних эффектов, ложного пафоса, напыщенной театральности, основанная на простоте, искренности, психологической глубине. Имена Спасовича, Плевако, Урусова, Карабчевского, Андреевского гремели по всей стране.

Суд присяжных с высокой долей оправданий не мог не вызвать критики как в коридорах власти, так и в проправительственной печати. Нападки резко усилились после оправдания Засулич и убийства Александра II. Доставалось и адвокатам. В прессе замелькало: «брехунцы», «софисты нового времени», «прелюбодеи слова».

Для суда присяжных появилась опасность быть сметенным всколыхнувшимся в 1880-х годах ветром «твердой власти», а для адвокатуры — оказаться под контролем Министерства юстиции. По счастью, самые мрачные ожидания не сбылись. Несмотря на выведение из подсудности суда присяжных преступлений против порядка управления, в его ведении к 1917 году оставалось около 300 статей Уголовного уложения. Приход к власти большевиков прервал историю суда присяжных и присяжной адвокатуры на добрые, точнее недобрые, 80 лет.

Советская инквизиция

Одной из первоочередных своих задач большевики поставили создание новой судебной системы. Декрет о суде № 1, упразднивший прежние судебные учреждения, был принят уже 22 ноября 1917 года. Место суда присяжных занял так называемый «шеффенский» суд — «тройка» из профессионального судьи и двух народных заседателей, совместно решающих вопросы факта и права. На деле единственный полноценный судья в такой коллегии — председатель, поскольку непрофессиональные судьи не сильны в законе и даже, если будут иметь собственное мнение, сами не в состоянии написать приговор. Не случайно народные заседатели получили в народе прозвище «кивалы».

Уголовное судопроизводство вернулось к инквизиционной (следственной) форме. В УПК был введен принцип полного, объективного и всестороннего исследования материалов дела. При этом адресовался он не только прокурору и следователю, но и суду. Суд также был обязан возбуждать уголовные дела, устанавливать преступное событие, изобличать лиц, виновных в совершении преступлений, то есть искать истину. Из закона ушло понятие «стороны». При рассмотрении дела суд сам оглашал обвинительное заключение, первым допрашивал подсудимых и свидетелей и исследовал другие доказательства. В половине судебных разбирательств прокурор вообще не принимал участия — функции обвинения и разрешения дела в советском суде полностью слились. Защитник стал декоративной фигурой.

Презумпция невиновности была с трибуны Верховного Совета СССР обругана как «обветшалая догма буржуазного права». Оправдательные приговоры из судебной практики постепенно вымывались. Если доказать обвинение не удавалось, дело возвращалось судом на дополнительное расследование по мотивам неполноты, немало дел сновало от суда к следователю и обратно по нескольку раз. И только тогда, когда слепить обвинительный приговор не было уже абсолютно никакой возможности, дело прекращалось в тиши кабинета следователя. Чаще всего по нереабилитирующему основанию — «изменение обстановки». Была такая статья в советском кодексе, причем ее применение не требовало согласия обвиняемого. Бродила в советском уголовном судопроизводстве и тень средневекового оставления в подозрении. Если виновность установить не удавалось, основание оправдания в законе так и формулировалось — «за недоказанностью участия обвиняемого в совершении преступления».

В тоталитарном государстве независимый суд не может существовать по определению. А в управляемое правосудие присяжные никак не вписывались. Как не вписывались в него адвокаты, требующие оправдания по политическим делам. Такие адвокаты в лучшем случае лишались работы, выдавливались из страны или, как, например, Софья Каллистратова, привлекались к уголовной ответственности.

Обманутые ожидания

Реформа советского судопроизводства была предопределена Конституцией России 1993 года. Там появились принципы разделения властей, состязательности с равноправием сторон, презумпция невиновности, а также право граждан на суд присяжных. Но переход от инквизиционной к состязательной модели уголовного процесса в судебной практике так и не произошел. Изменить закон легче, чем поменять психологию правоприменителей. В законе расследование дела называется предварительным, основная стадия процесса — судебное разбирательство. Материалы расследования готовятся для прокурора, чтобы тот убеждал суд в виновности подсудимого, побеждал сторону защиты, испытывающей «на разрыв» обвинительные доказательства.

В жизни иначе. Главной стадией судопроизводства, как и прежде, продолжает оставаться предварительное расследование. А судьи, как правило, ни в чем не отходят от обвинительного заключения, перенося его слово в слово в приговор. В профессиональном суде действует не презумпция невиновности, а презумпция достоверности материалов предварительного расследования — тех пухлых десятков, а то и сотен томов, наработанных за долгие месяцы следователями. С крайним раздражением относятся судьи к оправдательным доказательствам, особенно к заключениям специалистов, представляемым адвокатом в опровержение проведенных на следствии экспертиз. Заметьте, я говорю об обычных делах и оставляю в стороне политически заказные дела — отвратительную реальность наших дней.

Покончить с обвинительным уклоном призваны были суды присяжных, учрежденные, как и до революции, по классическому англосаксонскому образцу. Суд присяжных успешно заработал с первых же месяцев первоначального введения в 1993 году в девяти регионах страны. Никуда не делись здравый смысл и совесть простых людей, способность руководствоваться разумом, а не эмоциями, когда они решают судьбу человека. И профессиональные судьи первоначально весьма положительно восприняли приход «суда улицы». Объяснение на поверхности — суд присяжных надежно защищает судью от постороннего воздействия, оно теряет смысл, поскольку решение о виновности принимают представители народа.

Увы, дальнейшие события можно смело назвать контрреформой. Подсудность суда присяжных стала неуклонно сокращаться. Сначала присяжных отстранили от рассмотрения дел о терроризме, затем — о государственной измене, шпионаже, диверсии, захвате заложника, чуть позже — массовых беспорядках, а недавно их лишили права рассматривать дела о половых преступлениях и взяточничестве. Последнее весьма показательно. Вряд ли можно заподозрить обычного человека в симпатиях к педофилам и чиновникам, особенно полицейским и прокурорам. Но присяжные оправдывали каждого четвертого подсудимого по данным категориям дел — можно вспомнить громкие оправдания директора школы, известного хирурга, следователя по особо важным делам — только по одной причине: вскрывались оговоры и провокации. Сейчас присяжные рассматривают, по существу, только уголовные дела об умышленных убийствах при отягчающих обстоятельствах, да и то в силу прямого указания Конституции при моратории на применение смертной казни. Дела эти составляют менее одной десятой процента в общей массе уголовных дел. Омертвела Ст. 32 Конституции РФ, гарантирующая гражданам право участвовать в отправлении правосудия. Власть не желает иметь подлинно независимый от государства суд, в отличие от царя-освободителя она не доверяет своему народу.

В итоге оправдания в профессиональном суде составляют 1 %, в судах присяжных 20 %. Невиновность в нашем правосудии по-прежнему не защищена. А если не защищена невиновность, то, как сказал Монтескье, не защищена и свобода.

В условиях рабской страны реформы могли быть проведены только сверху: самим Александром II вместе с горсткой либерально настроенных представителей государственного аппарата – «красных бюрократов»

Сергей Иванович Зарудный — один из инициаторов судебной реформы

Памятник Императору Александру II в круглой зале Московского окружного суда

Анатолий Федорович Кони. В 1878 г. суд под его председательством  вынес оправдательный приговор Вере Засулич

Иллюстрации из книги А.Ф. Кони «Отцы и дети судебной реформы»

Присяжный поверенный Владимир Данилович Спасович

Николай Андреевич Буцковский — один из инициаторов судебной реформы

Судебное заседание народного суда в г. Слободском. Примерная дата съемки 20-е годы XX века