*Неправительственная организация, осуществляющая мониторинг, расследование и документирование нарушений прав человека более чем в 70 странах мира. Штаб-квартира находится в США.
Легко ли вы согласились на постоянное присутствие человека с камерой рядом с вами? Как вы взаимодействовали с документалистами?
Это было очень непростое решение для Human Rights Watch. Разговор о фильме зашел чуть ли не в 2007 году. Нас не пугало присутствие камер — в конце концов, мы часто пользуемся ими сами. Но обычно мы нанимаем кинематографистов, а тут была совсем другая история. Мы не могли никак повлиять на то, что войдет в фильм, а что нет. Правда, мы договорились, что сможем исключить эпизоды, ставящие под угрозу безопасность людей, которые давали нам информацию. В итоге было снято более 500 часов материала, из которых получилось полтора часа экранного времени. Документалисты жили у нас дома, спали на наших диванах и вообще жили нашей жизнью. Ведь «E-Team» задумывался не как фильм про Сирию или Ливию, а как кино про людей, которые занимаются правозащитной работой.
Английская буква E в названии фильма расшифровывается как «emergency», то есть «чрезвычайная ситуация». Насколько часто в процессе съемок вы попадали в подобные ситуации?
Моя работа неизбежно связана с такого рода опасностями, поскольку я работаю в отделе Human Rights Watch по чрезвычайным ситуациям. Мы видели войны и локальные конфликты по всему миру, и проще назвать те воюющие страны, в которых мы не бывали. Что касается меня, то я начинала эту работу еще во времена Чеченской войны. Бывала в Азии, Африке, на Ближнем Востоке, Пакистане. В фильме я с моим мужем Оле Сольвангом работаю в Сирии, а наши коллеги Питер Боукерт и Фред Абрахамс — в Ливии.
Мы собирали информацию о конкретных командирах, которые отдавали приказы открыть огонь по демонстрантам и проводить зачистки. Их имена нужны, чтобы включить в списки для международных санкций, а впоследствии — привлечь к суду
Возникали ли ситуации, которые напрямую угрожали вашей жизни?
Да, бывало такое. В фильм вошли эпизоды, когда мы попали под бомбы на севере Сирии, в Алеппо. Но мы, конечно, не стараемся специально играть в рэмбо или джеймсов бондов. Риск должен быть сведен к минимуму, и нашей работе предшествует очень серьезная оценка ситуации. Опасны не только бомбы и пули, но и нежелательные встречи с властями. В Сирии, например, мы работали без всякого разрешения властей, и нам пришлось нелегально переходить границу. Мы в организации редко это делаем, но в Сирии это был единственно возможный вариант. Поэтому надо было понять, с кем контактировать, какие средства связи при себе иметь. Нам очень помогали местные правозащитники и журналисты.
Что входило в ваши задачи?
Наша задача обычно описывается тремя английскими словами: Investigate, Expose, Change. То есть, если перевести на русский, мы должны расследовать ситуацию, обнародовать результаты расследования и пытаться изменить происходящее. В общем, о пассивном наблюдении речи нет. Мы попали в Сирию, когда была попытка начать мирный процесс. Но мы увидели, что сирийские власти очень цинично использовали двухнедельное затишье перед переговорами для того, чтобы осуществить целый ряд карательных операций в районе Идлиба. Поэтому мы собирали информацию о конкретных командирах, которые отдавали приказы открыть огонь по демонстрантам и проводить зачистки. Их имена нужны были для того, чтобы включить их в списки для международных санкций, а впоследствии — привлечь к суду.
Есть ли в фильме моменты постановочной съемки, когда вас, например, просили пройти в определенном направлении с определенным выражением лица?
Была всего одна попытка постановочной съемки, но она со звоном провалилась. (Смеется.) Меня, моего мужа Оле и сына Даню попросили сесть за стол и изобразить семейный ужин, что у нас бывает крайне редко, учитывая то, что у нас у всех сумасшедшее расписание. Мы попытались сыграть благообразную семью, но ничего не получилось, и сцена была вырезана.
Интервью с президентом «Артдокфеста» Виталием Манским вы можете прочитать здесь
