Великолепный очевидец

Чем ярче и необычней персонаж, тем больше о нем ходит легенд, слухов и пересудов. От кого-то только пересуды и остаются, от Георгия Якулова остались и легенды, и удивительные, яркие, эмоциональные картины. На выставке впервые собраны 130 работ художника из собрания Третьяковки, Национальной галереи Армении, Театрального музея имени А.А. Бахрушина, Большого театра, Литературного музея и частных собраний. Предыдущая выставка Якулова была сорок лет назад, то есть еще во времена СССР.

Жорж Якулов — именно так, Жорж, называли его на французский манер в Москве — был человеком незаурядной энергии и дарования. В Москве вокруг него крутился вечный праздничный балаган, где гуляли представители художественной богемы. Историй сохранилось множество. Когда молодого еще Якулова исключили из Московского училища живописи, ваяния и зодчества (а исключили его по причине того, что он просто проигнорировал экзамены), его призвали в армию — тогда еще Императорскую. Сначала он служил на Кавказе, но вскоре был отправлен на Дальний Восток, где началась русско-японская война. В бою он получил ранение и вернулся на поправку в Москву. Но вскоре началась Первая мировая война — куда же она без Жоржа?

Его друг и поэт Вадим Шершеневич в своих воспоминаниях «Великолепный очевидец» вспоминает: «Когда началась война, Жорж, уже проделавший японскую кампанию, надел белые перчатки и обещал в этих перчатках войти в Берлин. Он взял крохотный чемоданчик и две смены белья: — Я куплю себе новое белье через две недели в Берлине!.. Жорж всегда был денди…» Другой поэт — Анатолий Мариенгоф — в «Романе без вранья» вспоминает, как Сергей Есенин и он (а оба, напомним, принадлежали к группе имажинистов) встретили Якулова в кафе: «На нем был фиолетовый френч из старых драпари. Он бьет по желтым крагам тоненькой тросточкой. Шикарный человек. С этой же тросточкой, в белых перчатках водил свою роту в атаку на немцев. А потом звенел Георгиевскими крестами. Смотрит Якулов на нас, загадочно прищуря одну маслину. Другая щедро полита провансальским маслом. — А хотите с Изадорой Дункан познакомлю?»

Легенда гласит, что когда в четырнадцатом году солдаты его роты отказались идти в наступление, Якулов, которого солдаты обожали, встал во весь рост — во фраке, с бабочкой, в руках стек, — и пошел на врага. Солдаты пошли за ним. Разрывной пулей Якулову тогда пробило легкие.

«Детство мое прошло в Тбилиси, на моей родине…» — писал Якулов в воспоминаниях. Поле смерти отца мать Георгия взяла троих сыновей и переехала с ними в Москву, где мальчика отдали в знаменитый Лазаревский институт восточных языков. Однако вскоре из института ему пришлось уйти «за неумение подчиняться условиям гимназийской жизни». Но он уже грезил искусством, так что такой поворот событий его только обрадовал. Готовясь к поступлению в художественное училище, два месяца занимался в мастерской Константина Юона (возможно, отсюда любовь к сочным и ярким тонам). Уже позже, пройдя службу в армии, Якулов вынес из войны не только боевые ранения, но и собственный художественный опыт, который сформулировал в теории «разноцветных солнц». Солнце Москвы — белое, солнце Грузии — розовое, на Дальнем Востоке оно голубое, а в Индии желтое. Якулов увлекся этой идеей и даже стал выстраивать под нее теорию — о том, как движение линий и цветов соотносится с национальным характером.

Первая же живописная работа, которую он написал после русско-японской войны, была показана на выставке «Московского товарищества» в 1906 году и сразу же сделала автора известным. Картина называлась «Скачки», и в ней уже были заложены элементы композиции, ставшие визитной карточкой Якулова, — спираль и лестница. «Попав в Москву на скачки, — писал Якулов, — я заметил движение толпы, обуреваемой азартом, напомнившим мне маньчжурский тайфун… Я построил композицию скачек в вихревом (барочном) движении с китайской линеарной графичностью и акварельной прозрачностью влажного спектра Китая…»

И действительно, Якулов пытался соединить восхитившее его искусство Востока с европейской традицией — результатом было что-то совершенно новое, завораживающее и сказочное. С того времени Якулов активно выставлялся на многочисленных московских выставках, потом проехал по Европе и покорил Париж, где увлек своей теорией французского художника Робера Делоне. Кстати, в Париже он много общался и с Пикассо, о котором потом написал статью.

Когда в СССР воцарился нэп (новая экономическая политика, провозглашенная в 1921 году и юридически запрещенная в 1931-м, когда в СССР был принят закон о запрете частной торговли. — NT) и как грибы после дождя стали возникать многочисленные кооперативные кафе и рестораны и оживились театры, талант Жоржа Якулова оказался как нельзя кстати. Еще в 1909 году он оформил кабаре «Уголок Кавказа», потом охотничий клуб на тему «Китай», московский купеческий клуб превратил в «Ночь в Испании». Самым знаменитым стало оформленное в 1918-м кафе «Питтореск». Художница Валентина Ходасевич вспоминала: «Здорово и быстро он расписал стекла бешено яркими прозрачными красками (получилось — как витражи). Запомнились огромные разноцветные, куда-то мчащиеся кони да, кажется, еще петухи. Почему? Зачем? Неважно! Это было очень красиво…» Кстати, тогда на рекламном плакате он в той же стилистике изобразил свою будущую жену Наталью Шиф.

25 января 1919-го вместе с Есениным, Мариенгофом, Шершеневичем Жорж Якулов подписался под декларацией о создании «Ордена Имажинистов». В тот период возникало большое количество литературных групп — от футуристов до ничевоков, однако имажинисты во главе с Есениным оказались одной из наиболее активных, скандальных и востребованных групп. Якулов иллюстрировал книги своих друзей и делал их графические портреты. Параллельно оформлял спектакли, многие из которых благодаря его декорациям стали сенсацией. В первую очередь, это легендарный спектакль «Жирофле–Жирофля» в постановке Александра Таирова. Якулов превратил сцену спектакля в цирк, отовсюду выдвигались какие-то новые поверхности, спускались лестницы. Получилась своего рода механическая шкатулка. Эта работа принесла Якулову в 1925 году почетный диплом Всемирной художественной выставки в Париже, а Сергей Дягилев, посмотрев эти декорации, уговорил Якулова оформить для него балет «Стальной скок» (1927) на музыку Сергея Прокофьева.

Актриса Алиса Коонен вспоминала о «Жирофле–Жирофля»: «Якулов был очень увлечен замыслом спектакля, но когда узнал, что оформление надо делать в срочном порядке… он запротестовал. Кончилось тем, что Таиров сделал ему довольно экстравагантное предложение: — Переселяйся полностью на две недели в театр. Условия роскошные: возле макетной есть комната, мы ее для тебя оборудуем вполне комфортабельно, о питании позаботится Алиса, а вино будем пить с тобой аккуратно, по стаканчику за обедом и ужином. После твоей сумасшедшей жизни на Садовой ты отдохнешь, отоспишься и легко сделаешь оформление в нужный срок. А чтобы ты не сбежал, не посетуй, буду тебя запирать на ключ…»

«Жизнь на Садовой», о которой пишет Коонен, — это знаменитый салон, который держала жена Якулова и который стал прообразом «Зойкиной квартиры» Михаила Булгакова: в пьесе речь шла о том, как тридцатипятилетняя Зоя под прикрытием швейной мастерской в своей квартире устроила дом свиданий. Конечно, салон Якулова не был домом свиданий, но именно здесь круглосуточно куролесила нэпманская Москва. Салон возник после женитьбы Якулова на безалаберной, но необычайно притягательной Наталье Шиф. Современники вспоминали: «Когда она шла или там на машине подъезжала, за ней всегда толпа мужчин. Она… одевала платье прямо на голое тело, или пальто, и шляпа громадная. И всегда от нее струя очень хороших духов». Именно в этом салоне познакомились Айседора Дункан и Сергей Есенин, его гостями были Всеволод Мейерхольд, Александр Таиров, Алиса Коонен, Анатолий Мариенгоф, Анатолий Луначарский и многие другие. Еды как таковой в этом доме не бывало — вино, шоколад, консервы. Вечеринки продолжались всю ночь. В конце концов, в 1927-м, когда Якулов как раз был в Париже, его жену арестовали и лишь благодаря заступничеству друзей не посадили, а выслали в Кисловодск. Вернулась в Москву она уже после смерти художника.

В 1928-м Якулов поехал в родные места, в Дилижан, в Армению. Все письма, приходившие к нему из Москвы, были посвящены его предстоящему юбилею — 25-летию творческой деятельности. В комитет по подготовке юбилея входили люди широко известные — Луначарский, Станиславский, Элиава (председатель Совета народных комиссаров Закавказской СФСР), Тер-Габриэлян (председатель СНК Армянской ССР), Семашко, Таиров, Пикассо, Леже, Стравинский… Однако Якулову увидеть праздник не довелось: в декабре двадцать восьмого он умер от туберкулеза. Проводы его были по-якуловски пышными и театральными — тело везли на санях, в которые были впряжены белые лошади, покрытые черными попонами, расшитыми серебром. По обе стороны шли проводники в белых рединготах с металлическими пуговицами и в белых цилиндрах.

Говорят, что Якулов всю жизнь улыбался и даже в момент смерти на его лице застыла улыбка: посмертная маска это подтверждает.