Я был хиппи, носил длинные волосы, курил «траву» и участвовал во всех антивоенных протестах и студенческих забастовках. Фотография, на которой запечатлены мы с другом Фредди на Пасхальном антивоенном нью-йоркском марше 1969 года, даже попала в журнал Time. Война во Вьетнаме шла уже пять лет, и никаких иллюзий по поводу возможной победы не было.
Поначалу идея — идти и воевать с коммунизмом — казалась понятной. Мы ненавидели коммунизм и действительно боялись его распространения в мире, возможность ядерного конфликта представлялась достаточно реальной. Казалось, у Америки нет другого выбора, как сражаться за идеалы свободы в неведомом далеком краю. Вначале туда шли добровольцы и патриоты, как Рон Ковик, про которого сняли известный фильм «Рожденный 4 июля», где его сыграл Том Круз. Мы с Ковиком познакомились в конце семидесятых на Лонг-Айленде, когда он, парализованный, передвигался на инвалидной коляске, проклиная войну и свой дурацкий лже-патриотизм. Войны в Америке уже никто не хотел, подавляющее большинство информации о событиях во Вьетнаме — процентов на семьдесят — подавались негативно. Никогда до этого мы не рассматривали войну по телевизору, лежа на диване — мерзкая это вещь. И тут — бац, мне приходит повестка в армию. Это было ужасно. Некоторые тогда бежали в Канаду, чтобы не попасть во Вьетнам. Но я не хотел потерять мою Америку, потому что я люблю ее и считаю самой великой страной в мире. Потому выбора у меня не было. (Позже дезертирам Вьетнамской войны объявили амнистию).
Я был наводчиком огня для артиллерии и неплохо делал свою работу. Тактика была «найти и уничтожить». Мне кажется, наши командиры были настроены на сценарий по типу Второй мировой войны. Но тот опыт совсем не пригодился. Мы действовали как ковбои, а нужны были не ковбои, а индейцы. Во Вьетнаме мы продвигались по территории не больше, чем на милю в день, мы все время вслушивались в тишину и осматривали под ногами каждый сантиметр. Мы занимали территорию не для того, чтобы сменить власти и наладить там новую жизнь, нет, мы ее брали, чтобы уничтожить, чтобы враг не мог вернуться назад. Офицеры бравурно рапортовали в центр о численности уничтоженного врага и раздували отчетность. На передовой война оказалась гораздо ужасней, чем по телевизору. Мы не понимали, кто есть кто, и даже дети были врагами, потому что они тоже закладывали мины и растяжки на твоем пути. Мины и растяжки были везде. Это было не как во Второй мировой войне, где враг очевиден — это немцы в мундирах. В джунглях никто себя не идентифицировал, большинство вьетнамцев не носили военной формы и выглядели как обычные крестьяне.
Когда я вспоминаю войну, на меня опять наваливается ужасная усталость, не отпускавшая на фронте. Это очень трудная работа — убивать, и она тебя тоже убивает, но от нее некуда бежать. Усталость и страх — вот что осталось от войны. Во время артобстрела нашей базы я был ранен в голову и отправлен в госпиталь. С тех пор у меня случаются припадки эпилепсии.
Каждая война калечит. Многие из тех, кто прошли через Вьетнам, не смогли вернуться к нормальной жизни. Мои товарищи по оружию подсаживались на наркотики и антидепрессанты. Рон Ковик спился. А я поступил в Школу искусств, выучился на художника, но в итоге стал плотником. Свои боевые награды — два «Фиолетовых сердца» — я утопил. У нас была ветеранская акция на Лонг-Айленде, мы бросали в огонь все, чтобы было связано с войной, а что не горело — метали в воду. Так я сказал себе «Прощай, оружие!»
Главным уроком Вьетнамской войны для Америки стало то, что мы перестали верить своему правительству. Отставка причастного к войне президента Ричарад Никсона (из-за Уотергейтского скандала, связанного с прослушиванием политических конкурентов) — это прямой результат настроений американцев, которые возмутились своими руководителями. Мы стали жестче относиться к тем, кто наверху, пусть и нами же избранным, не доверять им, пристально контролировать. И еще мы стали ценить права обычного человека — любого цвета и убеждений — выше приказа власти. Такими нас сделала та война.
А у вас в России все по-другому, правда?
