Иосиф Бродский: отраженный свет

«А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?» — говорит Иосифу Бродскому судья Савельева; этот момент зафиксирован в хронике процесса над Бродским 1964 года, которую составила Фрида Вигдорова. «Никогда я не относился к себе как к автору, я всю жизнь относился к себе прежде всего как к некоей метафизической единице», — это уже сам Бродский говорит в диалогах с Соломоном Волковым. Название автобиографического эссе Бродского «Меньше единицы» как бы спорит с чеканной максимой Евтушенко — «Поэт в России больше, чем поэт». Название фильма Николая Картозии и Антона Желнова, показанного в воскресенье на Первом канале, следует понимать именно в этом смысле: формально снятое к юбилею поэта, по сути это кино о человеке, которому отказывали (и продолжают отказывать) в этом звании, который всю жизнь осознанно избегал самодовольного «больше чем», который знал себе цену — но при этом ощущал себя орудием некоей высшей силы (языка, пейзажа, истории), которая эту цену и создает. Не поэт, меньше, чем единица, совершенный никто, человек в плаще.

Бродский говорил, что каждая эпоха в России выбирает себе главного поэта, причем обязательно одного, и его 75-летний юбилей приходится на время, когда почетная вакансия в очередной раз оказалась заполнена: на пьедестале с надписью «Наше Всё» все явственнее просматривается силуэт поэта, при жизни любых пьедесталов избегавшего. Человеку, помнящему первые перестроечные публикации Бродского в «Неве» и «Новом мире» — и то, как замирало сердце на строчках «в смерть уезжает пламенный Жуков» или «только с горем я чувствую солидарность», — немного странно видеть, как более-менее те же строчки превратились в расходный материал для подписей к девичьим фото в Instagram: кажется, роль аттестатов и дипломов, свидетельств какой-никакой образованности в России XXI века выполняет умение ввернуть по любому поводу одну из дюжины дежурных цитат: свобода — это когда забываешь отчество у тирана, я не то что схожу с ума, но устал за лето, лучше жить в глухой провинции у моря, не выходи из комнаты, не совершай ошибки. Фильм Картозии — Желнова обходит и эту ловушку: канонические эпизоды биографии — Ахматова, суд, ссылка, сакраментальная строчка про солнце и «Шипку», — проходят как бы предисловием, подводя к первой неожиданной встрече, с которой начинается собственно кино.

«Бродский не поэт» — кино, в хорошем смысле, парфеновское: авторы объезжают места, где Бродский подолгу жил или просто любил бывать, встречаются с людьми, которые его знали, перемежают эти пейзажи и диалоги кадрами старой хроники. В каком-то смысле это фильм о Бродском в отражениях — на старой пленке, на фотографиях в колледже, где он преподавал, в глазах людей, и особенно женщин. Это никак специально не подчеркнуто, и это ни в коем случае не кино о «донжуанском списке» — но самыми яркими точками в нем становятся разговоры с женщинами, которых Бродский любил, которые любили его. Аннелиза Аллева, приезжавшая в условленный час к его родителям, Бенедетта Кравиери, познакомившая Бродского с девушкой Микелиной с Пьяцца Маттеи, графиня де Дзулиани из «Набережной неисцелимых», наконец — и это настоящая сенсация — Кэрол Аншюц, та самая американка, на которой Бродский собирался жениться перед высылкой из страны, что впоследствии создало проблемы с американской визой; не то что ее съемки — даже ее имя практически не встречается в популярном бродсковедении. У каждой из них отношения с Бродским сложились по-своему, но каждая из них в какой-то момент застывает перед камерой и зачарованно смотрит то ли вдаль, то ли внутрь себя, вспоминая то, о чем рассказать словами невозможно, — и в эти минуты спазм подкатывает к горлу: это фильм об отражениях, которые Бродский оставил в нескольких парах прекрасных глаз.

Наверное, обойтись видами Рима и Венеции да встречами с подругами молодости было бы идеально для фильма, который в 2015 году собираются показывать в прайм-тайм на Первом канале, тем не менее ни один из острых углов его биографии здесь не обойден и специально не выпрямлен. Антисоветизм, флирт с американскими властями, отношения к войне в Афганистане и отделению Украины — обо всем рассказано вполне открыто и предельно корректно; присутствуют кадры, где Бродский топит камин газетой «Известия» — «в «Правде» нет ни слова правды, и эта ничуть не лучше», — и фраза «любая травля нуждается в информационном сопровождении»: один из самых впечатляющих эпизодов посвящен тому, как фабриковался процесс над «тунеядцем Бродским», по каким разнарядкам и циркулярам писались обличавшие его статьи, как работала тогдашняя «Анатомия протеста». Генерал КГБ Филипп Бобков говорит: «Я в нем большого поэта никогда не видел. И вообще дерьмо был человек», — и по его интонации понятно, что даже в этой давно окаменевшей душе Бродский тоже оставил свое отражение.

В «Набережной неисцелимых» Бродский пишет, что вода есть самый точный образ времени: если Дух Божий носился над водою, то, видимо, как-то он в ней отразился. Фильм «Бродский не поэт» начинается с воображаемых мемориальных досок, которые могли бы быть установлены в памятных для Бродского питерских местах: дом Мурузи, школа, военно-морское училище, завод, морг, Большой дом, «Кресты». Это памятные знаки, которые не установлены, отражения, которых нет, — но в конечном счете, фильм говорит о том, как этот неприметный силуэт оставил свой отпечаток, как древний моллюск в известняке, на всех пейзажах, ситуациях, людях, с которыми сталкивала его жизнь. Он неправильно парковался и неполиткорректно шутил, курил одну за другой там, где курить запрещено, злословил, рвал отношения, уходил, не прощаясь, — но почему-то все вспоминающие об этом понимают, что ему было можно: таков был масштаб человека, таков был его рельеф. Он всю жизнь уходил, не оглядываясь, и старался слиться с пейзажем — и в итоге отпечатался в русском языке так, что мы еще долго будем говорить его словами и думать его мыслями. Это в прямом смысле слова — уже в крови: видимо, он как-то в ней отразился. 

Фото: PINTEREST.COM, E-READING.CLUB