Фраза Хармса «Я вынул из головы шар» в спектакле воплощена буквально (актеры Риналь Мухаметов и Михаил Тройник)
Максим Диденко стремительно завоевывает место одного из главных теат-ральных авангардистов страны. Скромный 35-летний человек с опытом актерской работы в пластических труппах Антона Адасинского (театр DEREVO) и Русского инженерного театра АХЕ, Диденко поставил как режиссер не меньше десятка спектаклей. Самые известные — мюзикл «Ленька Пантелеев» (ТЮЗ им. Брянцева, СПб), «Шинель. Балет» (продюсерский центр «КонтрАрт», СПб), «Второе видение» и «Конармия» (Мастерская Дмитрия Брусникина, Москва).
Командная работа
Команда спектакля — актеры и музыканты, художники и гримеры, хормейстеры и цирковые педагоги — это какая-то мощная, не дающая сбоев машина, гигантский шагающий экскаватор. Музыка Ивана Кушнира — это тоже Хармс, его живое надорванное сердце. Кушнир уже не первый спектакль делает с Диденко, и эта встреча для обоих много значит.
Молодая труппа Кирилла Серебренникова уже не раз доказывала, что способна освоить любой сценический язык. Но особую радость испытываешь, наблюдая за поколением старшим — за теми, кто остался в новом театре из прежней труппы театра Гоголя. Например, за Андреем Болсуновым — в программке он обозначен и как Профессор Трубочкин, и как Профессор Тартарелин, но, по сути, это исполнитель главной роли — то ли самого Хармса, то ли его альтер-эго. Не менее интересно наблюдать за актрисой Майей Ивашкевич (Профессор Трубочкин и Федя Кочкин), отметившей в дни премьеры свое 90-летие. Актриса, начинавшая свою творческую жизнь в Камерном театре у Александра Таирова, демонстрирует отличную форму, профессионализм, остроумие. Не чудо ли?
Пятерка клоунов — «учеников Профессора Трубочкина» (Игорь Бычков, Илья Ромашко, Филипп Авдеев, Александр Горчилин, Артем Шевченко)
Оратория немоты
Свои работы Диденко сочиняет, как стихи, и эта поэтичность стала основой его театрального почерка — размашистого, страстного. Иностранцы называют такой театр словом physical, но «физический театр» по-русски звучит как-то уныло. Есть еще общепринятое понятие — «синтетический театр». Так обычно называют сценические произведения, в которых самые разные жанры — танец, вокал, драма, пантомима — существуют на равных правах. Но в отношении театра Диденко это тоже звучит бесцветно. «Конармию» сам Диденко определил как «балет-ораторию». В этой классификации «Хармс. Мыр» — скорее, «оратория немоты», ставящая силу звука выше смысла слов. Может быть, одним из самых важных хармсовских текстов для Диденко становится звучащее в этой многоголосой композиции «Столкновение дуба с мудрецом»:
«Гибель уха — глухота,
Гибель носа — носота,
Гибель нёба — немота,
Гибель слёпа — слепота».
«Хармс. Мыр» оглушает масштабностью, населенностью, плотностью художественной информации на один квадратный сантиметр, виртуозными ребусами метафор. Декларированное обэриутами разъятие мира на рваные части в спектакле обретает буквальный смысл. Даже оркестр разрезан надвое: у левого крыла сцены — струнные, у правого — ударные и клавишные. Все словно кричит о неминуемом расчленении Вселенной.
Профессор Тартарелин (Андрей Болсунов) и его Катеньки
(Евгения Афонская, Александра Ревенко, Светлана Мамрешева)
Персонажи двоятся, троятся, четверятся — сколько пар ног, обтянутых чулками, обнимают окаменевшего от страха Пронина, проникшего в будуар прекрасной Ирины Мазер, — посчитать уже невозможно. Как невозможно сосчитать сползающих с диванов и шкафов профессорских вдов, получивших в посылочке от почтальона баночку с прахом мужа. Как невозможно отыскать оторванную у Андрея Семеновича руку, потому что с ней где-то бродит по свету коварный друг Петя.
Герои спектакля тщетно пытаются построить новый мир на обломках исчезнувшего
Источник дивных слов
«Катенька, — нежно попросит травмированный Профессор Тартарелин, — пришей-ка мне ухо к щеке!» И мечтательно улыбнется. Оторванные руки и наспех пришитые уши, бугристые шары вместо голов и сросшиеся в одном серебристом платье сиамские близнецы, человек-пес и мальчик-икринка, пятерка безумных белолицых клоунов, пытающихся склеить распадающееся сознание, — в этот разбалансированный дребезжащий мир ты погружаешься с обреченностью смертника. И вдруг там, в самой сердцевине ада, тебя настигнет космическая тишина, и бархатный мягкий голос тихо скажет в самое ухо: «Отпусти, Господи, тормоза вдохновения моего, успокой меня, Господи, и напои сердце мое источником дивных слов». Так сквозь мычание прорываются к Слову.
С литературной основой спектакля происходят парадоксальные вещи: чем безжалостнее режиссер рвет на куски тексты Хармса, тем очевиднее они собираются в единое целое! Хармсовский «рыжий человек» без лица и туловища на глазах обретает плоть и кровь: у него появляются руки и ноги, нос и уши, рот и живот, спина и хребет. И сколько ни лей ему на голову мазут, сколько ни заклеивай ему рот, сколько ни бей его по голове палкой, а по почкам ногой, сколько ни отрывай ему рук и ни откусывай ушей, сколько ни срывай с него одежду и ни выталкивай голым на площадь — он все равно найдет в себе силы захохотать в ответ. Если, конечно, выживет.
Расчеловеченный век ищет свое начало. «Хармс. Мыр» пытается найти способы выживания в эпоху катастрофы — своего Профессора Трубочкина, знающего ответы на все вопросы. Только он знает, сколько нужно красных и синих воздушных шариков, чтобы они подняли тебя выше ночного неба, выше желтой луны. Чтобы узнать, что боль бывает не только от страданий, но и от яркого света. Чтобы горло перестало бредить бритвой.
Гимном человечества в «Мыре» становится «Удивительная кошка», которая нашла свой способ существования — между небом и землей. И финальный хор, отпуская в высокое небо черные воздушные шары, поет свою «аллилуйю любви»: «А кошка отчасти идет по дороге, Отчасти по воздуху плавно летит!»
Тексты Хармса не просто произносятся, танцуются и поются — они еще ползут по стенам, катаются по полу, плавают в воздухе, падают с крыш, взмывают на канатах и катятся на огромном шаре. Они кувыркаются, барабанят, порхают на кончиках смычков и шуршат по медным тарелкам. «Хармс. Мыр» — это тотальная сила Слова, которому не страшны ни пытки, ни войны, ни бессмыслица повторений. Только бы не «гибель нёба».
Фото: Ira Polyarnaya/gogolcenter.com
