Восемьсот лет с правом переписки

Похоть, любовь и вой-на — именно они, если верить романам и балладам того времени, правили Англией XIII века. Однако, как показала англо-французская война 1202–1214 годов на авансцену политики вышла и четвертая переменная — деньги.

Король Иоанн Безземельный (John Lackland) любил воевать с французским королем. Или изображать войну, иногда под предлогом ведения боевых действий собирая с баронов деньги, а за уклонение от службы даже отнимая земли в пользу короны. Налоги на собственность порой достигали четверти от стоимости самой собственности. Новый налог, введенный после разгрома королевской армии под Бувином 27 июля 1214 года, окончательно вывел из себя поданных Его Величества: они потребовали, говоря современным языком, отчета по тратам. Закончилось все тем, что вассалы короля сочли себя свободными от присяги государю (Иоанн пообещал подписать требования баронов и обманул их) и 24 мая 1215 года триумфально вошли с войсками в Лондон. Государь понял, что теряет власть и был вынужден вступить с ними в переговоры. Так, 15 июня на лугу, специально предназначенном для коллективных обсуждений (Running Mede, или Runny Mede, от саксонского runne — совет), на правом берегу Темзы, неподалеку от королевского замка Виндзор, прошли переговоры с Иоанном. Обязанность соблюдать согласованную хартию закреплялась взаимной клятвой короля и баронов.

Документ регулировал, как сказали бы теперь, вполне конкретные вопросы взаимоотношений внутри элиты Англии XIII века. Однако принципы, заложенные в Великой хартии вольностей, как выяснилось, имели вневременное значение. Больше того, они легли в основу последующего развития многих демократических принципов, на которых держится сегодняшняя западная цивилизация. По определению советской исторической науки, принятие хартии свидетельствовало о «победе феодальной реакции», но странным образом эта победа помогла внедрить такие основополагающие нормы, как ограничение абсолютной власти, защита прав собственности и прав человека, неприкосновенность личности. Внедрение этих принципов и борьба вокруг них растянулись на столетия.

Иоанн Безземельный не делал ничего, чего бы не делали правители до него и после: он отождествлял себя и свои личные нужды со страной. Ну, может, чуть больше, чем было принято в Англии того времени. Например, за шесть лет до хартии поссорился с Папой Римским и был отлучен от церкви, в ответ на что конфисковал церковные земли, нарвавшись, в свою очередь, на фактическую забастовку священнослужителей, а значит, на приостановку повседневной жизни, состоящей из освящения рождений, браков и смертей.

Спустя несколько лет Святой престол пообещал Иоанну, что в случае продолжения бесчинств он будет низложен французским королем Филиппом Августом и заменен на его сына Людовика. «Мировое правительство» в лице папы Иннокентия в то время было эффективным, и Иоанн Безземельный публично признал свои ошибки. Архиепископ Кентерберийский Стефан Лэнгтон снял с короля отлучение от церкви, но Иоанн должен был компенсировать ущерб — заплатить за него, естественно, снова должны были налогоплательщики. Начиная с конца 1214 года бароны и рыцари пытались убедить короля в том, что он не прав, и требовали восстановления status quo, в частности, былых вольностей Генриха I, младшего сына Вильгельма Завоевателя и короля Англии (1100–1135). Интеллектуальную и пиаровскую часть этого процесса сопровождал как раз архиепископ Кентерберийский — он отвечал за романтизацию старых добрых порядков времен Генриха I. В результате узкосословные требования баронов приобрели значение как бы общенациональной программы. Что подтвердилось в тот самый момент, когда после отказа короля удовлетворить требования его оппонентов к взбунтовавшимся «элитам» присоединились лондонские горожане: социальная база протеста резко расширилась, а Иоанн фактически лишился власти. И был вынужден согласиться на переговоры.

Согласившись принять хартию, Иоанн вскоре отказался от ее исполнения, борьба продолжилась, в самый ее разгар он скончался. 12 ноября 1216 года в Бристоле последовало первое подтверждение действия Magna Carta и первая ее несущественная правка. С этого момента и по 1416 год действие хартии подтверждалось 32 раза. Почти всегда предметом споров были попытки королей собрать налоги на военные расходы. И в этих конфликтах королей и знати «ковалась» английская демократия.

В работе «Собственность и свобода» историк Ричард Пайпс отмечает, что «эти уступки давно признаны историками как вехи на пути образования основополагающих гарантий частной собственности в Англии… При отсутствии собственных средств он (король. — NT) не мог действенно осуществлять власть без согласия своих подданных. Этот принцип был прочно установлен еще до середины четырнадцатого столетия. Именно этот принцип и это зависимое положение короля послужили истоками впечатляющей карьеры палаты общин».

Распределение более справедливых «весов» власти короля и баронов — смысл борьбы вокруг Magna Carta. Хартия, которую Иоанн Безземельный принял, но, как выяснилось, и не думал исполнять, существенным образом ограничивала королевскую власть.

Общий совет королевства (commune consilium regni) и комитет из 25 баронов (включая мэра Лондона), предусмотренные хартией, могли быть оценены как некий протопарламент, который мог принуждать монарха к определенным действиям или к отказу от действий. В том случае, если король нарушал соглашение, вассалы получали, по сути дела, право на восстание — занятие королевских земель и замков вплоть до удовлетворения их законных требований. (Это выстраданное жизнью право — если государь посягает на жизнь и собственность своих поданных, то они имеют право его удалить от власти конституционным путем, то есть через выборы или даже насилием, то есть поднять мятеж, — в XVII веке стало важнейшим положением «Двух трактатов о правлении» философа Джона Локка, учение которого самым существенным образом повлияло на правоустанавливающие документы Нового Света.) Правда, физически король и его семья оставались в такой ситуации неприкосновенными.

Ограничивались возможности финансового и фискального произвола короля. Поборы, не предусмотренные, как сказали бы сейчас, действующим законодательством, могли быть установлены только с согласия вассалов. Ограничивалась возможность произвольных штрафов. «Щитовые» деньги (по-простому говоря, откуп от службы) могли взиматься только с согласия общего совета королевства. Лимитированными оказались и ленные права* * Ленное право определяло отношения между вассалом и сюзереном. короля (например, права по опеке, право на отдачу замуж вдов и сирот).

Лондону и иным городам возвращались их традиционные городские вольности. Хартия утверждала свободу передвижения и выезда, необходимые для торговли и промыслов, в том числе для иностранных купцов.

Утверждался принцип соразмерности наказания содеянному. Правосудие, согласно хартии, распространяется на всех — в нем никому не может быть отказано. Главное же, согласно знаменитой 39-й статье, заключается в том, что ни один свободный человек не может быть арестован, разорен, обездолен, объявлен вне закона, кроме как по приговору суда («приговору себе равных») и в соответствии с законом. Эта статья стоит в одном ряду с другим принципом английского права — habeas corpus, в соответствии с которым любой задержанный человек может подать прошение о выдаче постановления, предписывающего доставить его в суд вместе с доказательствами законности задержания.

Несмотря на сложную судьбу хартии как инструмента борьбы феодалов с королевской властью, Magna Carta, которую потом называли еще и Magna Charta, предопределила своего рода «эффект колеи» в демократическом развитии Англии и самой западной цивилизации. «Эффект колеи» — в хорошем смысле, когда из поколения в поколение передаются не ущербность и недостатки, а напротив, плюралистические принципы государственного и правового устройства, способствующие развитию. В 1265 году, всего полвека спустя после появления Хартии вольностей, в Англии был учрежден первый избранный парламент. В принятие решений втягивалось все больше сословий, а ограничение королевской власти стало осевой конструкцией английской истории.

По замечанию американских экономистов Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона, Magna Carta установила «базовые институциональные основы конституционного правления». Больше того, хартия стала символом движения в этом направлении. Чартистское движение, начавшее в 1830-х годах борьбу за расширение избирательных прав, в своем названии и в методах своей борьбы символически наследовало Великой хартии вольностей. Аджемоглу и Робинсон считают именно развитие таких институтов самым важным источником успеха государств. По их мнению, в Англии и Франции, где произошли Славная революция (1688) и Великая французская революция (1789), были «заложены традиции парламентаризма и разделения власти, отсылавшие к Magna Carta в Англии и к Собраниям нотаблей (знатных людей, советовавших королю. — NT) во Франции».

Сама же хартия обязана своим появлением на свет не только, выражаясь по-марксистски, «созреванием условий» для более демократичного устройства правления, но и тем, что монарх своей политикой довел до ручки страну и испортил отношения с элитами, которые требовали от него бΌльших свобод и лучшего качества управления.

Как отмечает Фрэнсис Фукуяма в своей работе «Происхождение политического порядка», в силу того, что бароны требовали от короля установления общих для всех принципов судоустройства и защиты прав горожан Лондона и еще некоторых городов и бургов, получилось так, что знать оказывалась представительницей интересов более широкого сообщества. Что отличает Magna Carta от другого важного документа эпохи — Золотой буллы 1222 года, дарованной венгерским королем Андрашем II. По содержанию булла была похожа на Хартию вольностей, но не стала основой для развития венгерских свобод. Причина, по оценке Фукуямы, кроется в том, что если английские бароны защищали интересы «всех» от злоупотреблений королевской власти, то вдохновители Золотой буллы — венгерское мелкое рыцарство, королевские солдаты, представители замковых гарнизонов — защищали исключительно свои «узкоцеховые» интересы. В результате булла, в отличие от хартии, оказалась тупиковой ветвью развития прав и свобод.

Для того чтобы восемь столетий назад современная демократия родилась на лугу у Темзы, потребовалось своего рода «принуждение к свободе» со стороны продвинутых слоев общества. Исторический прогресс подталкивался не белыми, но в буквальном смысле железными перчатками. И двигали баронами не возвышенные представления об образе желаемого будущего, а вполне меркантильные, приземленные интересы. Оказывается, не только свободный рынок рождается из корыстного интереса, но и политический строй. Демократия — это, прежде всего, удобно и выгодно, а историческое развитие — это история вовлечения в управление все более широких слоев граждан. Сюжеты, которые подбрасывала всемирная история после 1215 года, тому порукой.